Через три войны. Воспоминания командующего Южным и Закавказским фронтами. 1941—1945

Наряду с учебой ежедневно проходили собрания, и не только по партийным вопросам, но больше по организации методики преподавания, жизни и быта. Слушатели получали скудный паек – полфунта хлеба, чечевицу и несколько граммов сахара. Помещение не отапливалось. Мы вынуждены были по воскресным дням выезжать на заготовку дров.

В Москве было относительное спокойствие. Но контрреволюция, забравшаяся в подполье, делала свое подлое дело. Из стен академии были похищены все документы и автобиографии поступивших слушателей. Вскрыта была контрреволюционная организация среди военных преподавателей. Начальник академии генерал Климович был снят и заменен генералом Снесаревым.

В эсеровском мятеже были замешаны некоторые наши слушатели. Блюмкин убил немецкого посла Мирбаха. Сбежал в Польшу так называемый начвуз Дзеволтовский.

Партийная организация академического коллектива по указанию ЦК РКП(б) принимала решительные меры по организационным и методическим вопросам преподавания, по учебной дисциплине и большей политической бдительности. За непосещение занятий и недисциплинированность в учебе решили исключать из академии и из Красной армии. Весь курс был разбит на отделения, взводы, всем слушателям было выдано оружие, установлены ночные дежурства.

Несмотря на то что учеба в академии шла уже целый месяц, не было времени официально провести ее открытие. Но не это волновало слушателей. Всем нам хотелось видеть в стенах вновь открытого высшего учебного военного заведения дорогого вождя Ленина.

Этот день настал. Не помню числа, в один из декабрьских дней зал охотничьего клуба был наполнен до отказа слушателями, преподавателями академии и военными Главного штаба Красной армии. С нетерпением все ждали В.И. Ленина.

Я был дежурным и вместе с командованием академии и членами партбюро должен был встречать великого человека. Было 19.45; до начала выступления Ленина оставалось 15 минут. За эти минуты я пережил очень много радостных чувств и какое-то большое счастье небывалого внутреннего подъема. Вкрадывалось в мою душу и чувство боязни, страха перед этим великим человеком, но эти чувства немедленно исчезали. Мы ходили по вестибюлю академии с Павловым и Васильевым, которые были членами нашего партбюро, няне раз задавал этим товарищам вопрос: «А что, если не приедет Ленин, может быть, его что-либо задержит, вот будет жаль». Затем я внутренне укорял себя за эти как бы неуместные вопросы.

Павлов и Васильев, старые большевики, хорошо знали Ленина раньше, и на мой вопрос, приедет он или не приедет, отвечали: «Нет, браток, наш Ленин такой – раз решил приехать, то он найдет время во что бы то ни стало, а в крайнем случае он давно бы оповестил нас, если он не может почему-либо приехать».

Минута в минуту в назначенное время появился товарищ Ленин. С ним не было никакой свиты. Без шума, деловито и очень просто он встретился с нами. Спросил: собрался ли народ и можно ли начинать? Так же просто он вышел на трибуну. Возгласы «да здравствует великий Ленин!», «ура вождю мировой революции, нашему родному Ленину!» перешли в овацию. Минут пять-десять он успокаивал собравшихся и, когда в зале стихло, резким властным голосом заговорил:

– Товарищи, прежде всего, поздравляю вас с почетной и ответственной задачей, возложенной на вас партией большевиков и Советским правительством в деле строительства советских вооруженных сил. Значение вашей академии исключительно велико. Она должна явиться фундаментом не только военно-научной мысли, но костяком рабоче-крестьянской армии. ЦК партии большевиков и Советское правительство приложат все силы к тому, чтобы выполнить эту задачу с честью…

И снова гром аплодисментов и бурная овация всего зала. Речь Владимира Ильича была краткой, но как-то глубоко запала в души. Целую неделю у всех у нас, слушателей, только и было разговоров о приезде к нам Ленина, о его великом всепобеждающем обаянии и в то же время о простоте и доступности в общении.

Не раз еще мне приходилось видеть близко родного Ленина, и при каждой встрече моя душа наполнялась все новой и новой силой любви к моему советскому отечеству и непоколебимой волей к борьбе с его врагами.

…Военную историю преподавал нам старый царский генерал А.А. Свечин. Предмет свой он знал, конечно, безукоризненно, учил нас хорошо. Это был один из тех военных специалистов, кто трезво оценил обстановку в России. Но у него имелся, как говорят, один «пунктик». Каждый раз, когда речь заходила о каком-нибудь историческом событии, связанном с революционным выступлением масс, он неизменно именовал действия народа «разбойными акциями». А Парижскую коммуну именовал «скопищем бандитов». Мы, все сто двадцать красных «академистов», каждый раз устраивали Свечину обструкцию. Особенно зол был на него Чапаев.