Черная часовня

– На самом деле я не в силах соврать даже ему, – призналась я (хотя была не прочь отомстить за его необдуманное «Хаксли»). – Могу лишь сказать, что мой французский жалок и английский мадам Портьер почти так же плох. Ничего не могу поделать, если «Дюран на улице Карон» прозвучало скорее как «Дюрант на улице Капрон», когда я пересказывала наш разговор мистеру Холмсу.

– Бедняга! Жаль вводить его в заблуждение, но я уверена, что у меня лучше него получится разговорить мебельщика. Вопросы, связанные с тайными привычками королевских особ, требуют тонкого подхода.

В подтверждение тонкости подхода, который она собиралась применить, Ирен положила руки на бедра и повернулась ко мне. Ее волосы были завиты, напудренное бледное лицо выглядело одновременно призрачным и прозрачным, губы и щеки были подкрашены красным, а ресницы густо покрывала сажа.

– Ты все еще намного более презентабельна, – заметила я, – чем мадам Портьер.

– Я не хочу выглядеть слишком потасканной, а то никто не примет меня за женщину с изысканной и достаточно широкой клиентурой, которая желает заказать, а тем более сможет оплатить si`ege d’amour.

– Изысканной клиентурой! – Я посмотрела через комнату на Элизабет, которая расправляла оборки своей желтовато-зеленой юбки из тафты. Ирен завила и начесала темные волосы девушки, соорудив нечто вроде птичьего гнезда, украшенного многочисленными лентами; ее лицо тоже походило на маску с толстым слоем белил, румян и сажи.

– Нелл, прошу, пойдемте с нами, – умоляла кокетка. – Втроем мы будем более убедительны, чем вдвоем.

– Я не сильна в той роли, которую вы обе собираетесь играть.

– Тебе не нужно будет ничего говорить, – успокоила Ирен. – Просто добавь… харизмы.

– У меня нет харизмы, – буркнула я.

– Будет, когда я поработаю над тобой.

Это можно было воспринять как угрозу или как вызов. Я была достаточно раздражена, чтобы справиться как с первым, так и со вторым, но решила, что речь скорее о долге. В то время как опыт Элизабет в доме терпимости был неоспоримым, Ирен, при всей ее осведомленности по части принцев и авансцены, оставалась женой респектабельного адвоката. И так как респектабельного адвоката нет рядом, чтобы обуздать ее капризы, придется мне сделать это за него. Поразительно, в какие ужасные обстоятельства я вынуждена постоянно ставить себя, чтобы просто держать других на прямом и узком пути приличий.

– Отлично, – сказала я с тяжелым вздохом. – Делай что хочешь.

Конечно, позже я сильно пожалела о своих словах.

Единственное, что утешало, – я выглядела совсем на себя непохожей.

После получаса кропотливой работы со щипцами волосы у меня были завиты в многочисленные тугие кудри, а лицо напоминало разрисованную акварелью мордашку фарфоровой куклы.

Наряд также был результатом набегов Ирен на парижские рынки, которые французы называют, как она сказала мне, march`es aux puce[95], где «puce» означает блох, нередко встречающихся в поношенной одежде. Впрочем, подруга уверила меня, что в моем платье нет никаких блох. Оно было из клетчатого шелка: ядовито-зеленого цвета шартрез (французам никогда не лень придумать новое слово для своих упаднических идей), названного так в честь зеленого ликера, который изобрел еще один монах (естественно, во Франции полно монахов-винокуров) – и розового, для которого, как я уже знала, у французов нет отдельного точного слова, видимо, из-за его невинного детского подтекста. Покрой платья весьма напоминал отделанные оборками портьеры, известные как австрийские шторы. Декольте лифа едва подходило для вечернего платья: слово «едва» точно выражает суть. Наносить пудру и румяна на грудь я отказалась, хотя Ирен уверила меня, что принцесса Уэльская использует подобные уловки для вечерних мероприятий.

– Бедная женщина замужем за Берти, – бросила я. – Где уж тут ожидать хоть какой-то рассудительности.

– Конечно, – добавила Ирен, нанося кроличьей лапкой немного румян мне на лоб, кончик носа и подбородок, – подобные хитрости лучше проделывать намного искуснее. Например, китайская тушь и розовая вода для ресниц вместо жженых спичек или пробки. И я не одобряю нарисованные голубые вены на висках, будто бы подразумевающие тонкую кожу. Лицо начинает походить на дорожную карту. Но, возможно, я ошибаюсь, отказываясь от этой «венной инженерии». Мы же не хотим показаться утонченными.

– Я определенно не чувствую себя утонченной.

Шея у меня уже одеревенела, потому что тыльная часть прически оттягивала голову и давила на плечи. От одного этого у меня возникало ощущение полной наготы, хотя на самом деле я была даже чересчур расфуфырена. Странный эффект.

Элизабет завистливо рассматривала меня в зеркале:

– О Нелл, ваш макияж выглядит скорее изысканным, а не кричаще-безвкусным, как мой. – Она судорожно подтянула повыше декольте, но без особого успеха.

Я начала понимать, что экипирована все-таки более благородно, чем она. А поскольку мне было в новинку превосходить других в чем бы то ни было, чувствовала я себя неуютно.