Черная книга

Впрочем, работающие в заведении женщины не были совершенно уж равнодушны к картине и зеркалу. Снежными зимними вечерами, когда они от скуки рассказывали друг другу одни и те же сказки, фокусы зеркала и картины развлекали их, одновременно помогая оценить характер посетителя. Кто-то из гостей оставался слеп к загадочным несоответствиям между картиной и ее отражением; подобные клиенты, нетерпеливые, резкие и суетливые, или без умолку рассказывали о своих проблемах, или же хотели от женщин, которых не различали, лишь одного – того, чего хотят все мужчины, и поскорее. Другие отлично замечали игры картины и зеркала, но не останавливали на них внимания; это были люди, прошедшие огонь и воду, своевольные и опасные. Третьи, словно охваченные манией симметрии, хотели немедленно исправить несоответствия и, словно дети, настырно требовали этого от женщин, официантов и вышибал; самые прижимистые и расчетливые, они не теряли голову за рюмкой или в постели; навязчивое желание все упорядочить обрекало их на несчастье и в дружбе, и в любви.

Заведению часто оказывал честь своим посещением комиссар полиции Бейоглу – не потому, что был так уж богат, а скорее в интересах охраны порядка. Однажды, когда обитатели дворца удовольствий уже привыкли к милым прихотям картины и зеркала, он повнимательнее всмотрелся в отражение подозрительного лысого субъекта, который на картине крался по темной улице с пистолетом в руке, и понял, что это не кто-нибудь, а преступник, совершивший знаменитое «убийство на площади Шишли», которое не удавалось раскрыть уже многие годы. Предположив, что художник, повесивший зеркало, может пролить свет на загадку, комиссар распорядился установить его личность.

В другой раз вечером невыносимо жаркого летнего дня, когда вылитые на тротуар помои испарялись, не успев дотечь до канализационной решетки, к заведению подъехал сын богатого землевладельца. Поставив свой «мерседес» прямо под табличкой «Парковка запрещена», он вошел внутрь и замер на месте, увидев в зеркале отражение добропорядочной девушки, которая ткала ковер в доме на окраине Стамбула. Молодой человек решил, что это и есть его неведомая возлюбленная, которую он столько лет тщетно искал. Однако, обернувшись на картину, он обнаружил там унылую и ничем не примечательную крестьянку, какую встретишь в любой из деревень его отца.

Что же до хозяина заведения, которому в будущем предстояло направить свой «кадиллак», словно коня, в текучие воды Босфора и открыть иной мир, скрывающийся внутри нашего, то он полагал, что все эти забавные шутки, милые несовпадения и таинственные загадки никак не связаны ни с картиной, ни с зеркалом. По его мнению, посетители, перепив ракы и накурившись гашиша, поднимались над облаками грусти и тоски, обнаруживали внутри своего сознания целый мир былого счастья и, радуясь, как дети, обретению тайны потерянного рая, путали собственные загадочные фантазии с реальными изображениями. Впрочем, сколь бы убежденным реалистом ни был знаменитый бандит, не раз замечали, что нередко воскресным утром, когда дети работающих в заведении женщин ждали усталых мам в холле, надеясь, что те отведут их в кино, он играл с детворой в веселую игру «Найдите семь различий в этих картинках», какую читателю предлагает рубрика головоломок в воскресных приложениях газет.

По правде говоря, различий и удивительных трансформаций наблюдалось не семь, а гораздо больше – бесчисленное множество. И если техникой исполнения настенная роспись напоминала рисунки на бортах телеги или на ярмарочном балагане, то дух ее был мрачен, как у темных, бросающих в дрожь гравюр, а в том, что касается подхода к предмету изображения, она вызывала ассоциации с богатой подробностями фреской. Изображенная на фреске большая чайка в зеркале обретала облик огромной сказочной птицы, медленно взмахивающей крылами. Некрашеные фасады ветхих деревянных домов превращались в страшные лица. Места праздничных гуляний и карусели расцвечивались новыми красками и приходили в движение. Старые трамваи, телеги, минареты, мосты, парки, кафе на набережной, убийцы, продавцы мухаллеби, пароходы городских линий, вывески и сундуки становились знаками совершенно другого мира. Черная книга, которую художник, мило пошутив, дал в руки слепому нищему, в зеркале раздваивалась, оборачивалась сочинением с двойным смыслом, с двумя разными историями; когда зритель возвращался к картине, ему становилось понятно, что книга все-таки одна, а тайна затеряна в ее собственных глубинах. Кинозвезду с ярко-красными губами, томным взглядом и ресницами в пол-лица, которую художник, привыкший работать на ярмарках, изобразил по старой памяти и здесь, зеркало делало едва сводящей концы с концами полногрудой матерью всей турецкой нации; но стоило перевести затуманенный взгляд назад на картину, и ты с ужасом, но и с удовольствием замечал, что никакая это не мать, а жена, уже многие годы делящая с мужем постель.