Черная книга

Нет, никакой политической составляющей в преступлении не было. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить, что убитый журналист многие годы сочинял всякие нелепицы, имеющие отношение к его навязчивым идеям, но никак не к политике, причем писал в старомодной манере и так занудно, что никто не мог дочитать его статьи до конца. Убийцей был или какой-то из знаменитых бандитов Бейоглу, решивший, будто Джеляль, который сочиняет о нем героические легенды, на самом деле над ним насмехается, или нанятый этим бандитом громила.

В один из моих ночных визитов в Управление безопасности – то ли когда разбирались со студентами, которые сами на себя донесли, желая прославиться, но под пытками отказались от показаний, то ли когда из какой-то мечети доставили ни в чем не повинных людей и пытались выбить из них признание – к нам присоединился пожилой профессор литературоведения со вставными зубами, специалист по литературе дивана, друг далекого детства одного из высоких чинов управления. Прочитав скучную и порой прерываемую шуточками слушателей лекцию про хуруфизм и старинное искусство игры слов, он выслушал и мою историю, которую я рассказал без всякой охоты, после чего с таинственным и важным видом уличной гадалки заявил, что изложенные события без всякого труда можно вписать в контекст поэмы Шейха Галипа «Хюсюн и Ашк». В то время изучением доносов от людей, распаленных мечтами о вознаграждении и строчащих письма в газеты и органы безопасности, занималась комиссия из двух человек; доводы профессора, ссылавшегося на проблематику поэзии двухвековой давности, во внимание не приняли.

Как раз тогда убийцей было решено считать парикмахера, о котором писал один из доносчиков. После того как мне показали этого сухощавого, низенького человека лет шестидесяти, а я и его не смог опознать, меня уже больше никогда не приглашали в замок управления на безумное празднество смерти, жизни, тайны и власти. История парикмахера, который сначала отрицал свою вину, потом признал, затем снова стал отрицать и наконец признал окончательно, через неделю во всех подробностях появилась в газетах. Джеляль Салик впервые упомянул об этом человеке много лет назад в статье под заголовком «Я должен быть самим собой». В этой и в нескольких последующих статьях рассказывалось, как парикмахер пришел в редакцию, чтобы задать вопросы, которые должны были пролить свет на важную тайну, связанную с сутью Востока и нашего бытия; однако журналист, вместо того чтобы ответить на них, просто отшутился. Парикмахер воспринял это как оскорбление (тем более что разговор произошел в присутствии других людей), а когда журналист написал о нем, да еще и несколько раз, не на шутку разозлился. Когда же через двадцать три года первая статья была опубликована вновь, парикмахер счел себя оскорбленным в очередной раз и решил, подстрекаемый некоторыми лицами из своего окружения, отомстить журналисту. Что это были за подстрекатели, осталось невыясненным; сам парикмахер отрицал их существование и называл содеянное «актом индивидуального террора» (выражение, которому он научился от полицейских и из газет). Вскоре после того, как в прессе появились фотографии подозреваемого, на чьем усталом и измученном лице не осталось ни смысла, ни букв, его осудили, в назидание другим – по ускоренной процедуре, и приговор, опять-таки в назидание, был тут же утвержден и приведен в исполнение: тихим утром, когда по улицам Стамбула бродили только мрачные собачьи стаи, которым комендантский час не писан, парикмахера повесили.

В те дни я работал над статьей о горе Каф, припоминал и разыскивал связанные с ней истории, одновременно, словно сквозь сон, выслушивая людей, которые приходили в мою адвокатскую контору поделиться соображениями о происшедшем. Помочь я им ничем не мог. Учащийся лицея имамов-хатыбов увлеченно рассказывал, демонстрируя в подтверждение буквы на газетных вырезках с историями о палачах, как обнаружил, изучая колонки Джеляля, что тот – не кто иной, как Даджаль, а если к такому выводу пришел он, то, значит, к нему мог прийти и убийца, который, покончив с Джелялем, тем самым ставил себя на место Махди, то есть становился Им. Портной из Нишанташи поведал, что шил для Джеляля исторические костюмы, и я с трудом, словно пытаясь оживить не то в памяти, не то в воображении виденный много лет назад фильм, вспомнил, что именно этого портного заметил за окном его мастерской снежной ночью, когда обнаружил исчезновение Рюйи. То же самое ощущение владело мной, когда я разговаривал с Саимом, который зашел ко мне, чтобы порасспрашивать о богатствах архивов Управления безопасности, а заодно порадовать меня известием, что настоящий Мехмет Йылмаз наконец-то пойман, а ни в чем не повинный студент отпущен на свободу. Пока Саим рассуждал о значении фразы «я должен быть самим собой», вынесенной в заголовок статьи, которая, по всей видимости, спровоцировала убийство, я был настолько далек от того, чтобы быть самим собой, что и эта черная книга, и Галип словно бы тоже оказались где-то в дальних далях.