Черная книга

В другой раз пухлый подполковник рассказал мне, что в Анатолии среди последователей запрещенных тарикатов до сих пор сильна вера в приход Махди, причем говорил он не так, будто излагает данные агентурной работы, а словно делился воспоминаниями о собственном мрачном и несчастливом детстве. Во время тайных поездок в Анатолию Джеляль попытался наладить связи с такого рода «недобитыми реакционерами», и не то в автомастерской на окраине Коньи, не то в Сивасе дома у одеяльщика ему удалось встретиться кое с кем из этих лунатиков. Он пообещал им, что когда-нибудь поместит в своих статьях знаки, извещающие о приближении Судного дня, но придется подождать. Так вот, статьи об одноглазых великанах, высохшем Босфоре, переодетых султанах и пашах просто переполнены этими знаками.

Некоторые усердные сотрудники Управления безопасности утверждали, что смогли наконец расшифровать знаки. Когда один из них со всей серьезностью заявил, что собирается раскрыть загадку акростиха, составленного из первых букв абзацев статьи под названием «Поцелуй»[217], мне захотелось сказать ему: «Я знал». Когда мне говорили о том, какой смысл скрыт в заглавии книги имама Хомейни «Раскрытие тайн», где он пишет о своей жизни и борьбе, и показывали его фотографии, снятые на мрачных улицах Бурсы в те годы, когда он жил там в изгнании, я очень хорошо понимал, на что они намекают, и мне хотелось сказать им: «Я знаю». Мне, как и им, было известно, кого и что имел в виду Джеляль, когда писал в статьях, посвященных Мевляне, о пропавшем человеке и утраченной тайне. И когда они с шутливой усмешкой предполагали, что Джеляль, желая «обрести» тайну, а может быть, просто потому, что у него слабела память («винтики раскрутились», по их выражению), сам искал человека, который его убьет, или когда на каком-нибудь из показанных мне снимков я видел лицо, очень похожее на грустные, печальные, растерянные лица из коллекции Джеляля, хранившейся в недрах шкафа из черного дерева, мне снова и снова хотелось сказать: «Я знал». Мне хотелось бросить им в лицо, что я знаю, кто та возлюбленная, к которой взывал Джеляль в статье об отступивших водах Босфора, кто та воображаемая жена, к которой он обращался в статье про поцелуй, кто та женщина, с которой он встречался в своих предсонных грезах. А они весело напоминали мне, что билетный спекулянт, о котором однажды написал Джеляль, тот самый, что до безумия влюбился в бледноликую кассиршу-гречанку, был на самом деле их коллегой, полицейским, работавшим под прикрытием. Они говорили, что все написанное Джелялем о лицах и картах на самом деле дешевый трюк, способ обмануть и осчастливить читателей, ждавших, что он откроет им некую тайну, даст какое-то поручение, чтобы они могли считать, что объединены с ним общим делом. (Эти слова я услышал после того, как однажды поздней ночью долго-долго смотрел на очередного подозреваемого сквозь зеркальное стекло. Мы его видели, а он нас – нет, отчего еще больше нервничал. Я смотрел на его лицо, потерявшее от пыток, побоев и нехватки сна всякую целостность, все свои тайны и смысл, и в конце концов сказал, что и этот человек мне незнаком.) Я не верил им, но мне все равно хотелось сказать: «Я знал».

Возможно, им не хуже моего было известно, что́ я знаю и чего не знаю, просто требовалось побыстрее закрыть дело, а еще – уничтожить сомнение, зародившееся не только у меня, но и у всех читателей и всех наших сограждан, пока оно не выросло и не укрепилось, и потому они хотели убить тайну, сотворенную из черной смолы и серого осадка нашей жизни, утраченную мрачную тайну Джеляля – прежде, чем мы ее обретем.

Порой кто-нибудь из усердных ищеек, или какой-нибудь решительный генерал, которого я впервые видел, или же тощий прокурор, с которым я познакомился давным-давно, выдвигал стройную версию происшедшего, подобно герою детективного романа из тех, что читала Рюйя, с волшебной легкостью, но не очень убедительно объясняющему значение всех улик на последних страницах. В такие моменты коллеги автора версии, словно преподаватели, члены жюри школьного творческого конкурса, с восторгом и гордостью слушающие выступление блестящего ученика, делали пометки на лежащих перед ними листах со штампом «Управление государственного снабжения».

Убийца был пешкой, которой управляли внешние силы, желающие дестабилизировать обстановку в стране; агентами этих внешних сил, сами о том не подозревая, стали последователи тарикатов бекташи и накшбанди, оскорбленные тем, что их тайны сделались предметом насмешек, и некоторые современные поэты, вставляющие в свои написанные арузом произведения акростихи, иными словами, хуруфиты-самоучки, составившие заговор с целью разжечь беспорядки и приблизить наступление своего рода Судного дня.