Жил один человек, ни с кем не деля свой кров долгие годы, писал романы и рассказы, которые никому не показывал, а если бы и показал, никто не стал бы их печатать. Писатель был настолько одержим своей работой (в те времена, впрочем, это и работой-то не считалось), настолько поглощен ей, что одиночество превратилось для него в привычку. Он не бывал в обществе – не потому, что не любил людей или порицал их образ жизни, а потому, что никак не мог заставить себя оторваться от стола и выйти за дверь. За долгие годы, проведенные в одиночестве за письменным столом, привычка к «общественной жизни» у него настолько атрофировалась, что, выбравшись в кои-то веки из дому и оказавшись в каком-нибудь многолюдном сборище, он сразу робел, забивался в уголок и ждал, когда сможет вернуться к своему столу. Проводя за этим столом по четырнадцать часов в сутки, а то и больше, спать он ложился под утро, когда с минаретов уже раздавался и плыл над городскими холмами азан, призыв к молитве. Засыпая, он думал о своей возлюбленной, которую за много-много лет видел лишь один раз, да и то случайно; но он не мечтал о той плотской любви, что обычно занимает мысли людей, – нет, он лишь тосковал о спутнице в странствиях по миру сновидений, которая смогла бы положить конец его одиночеству.