ЧЕРНАЯ КНИГА АРДЫ

…Она жила по соседству, смуглая, маленькая, темноглазая. Она не была красавицей; скорее, она была чарующе некрасива, похожа на маленькую птичку. И голос такой же: звонкий, чистый… Она успела стать частью его сердца. Он уже не представлял себе жизни без нее. И теперь судьба разлучала их навсегда. Теперь? Нет. С самого рожденья. И ничего не изменилось бы, даже если бы – знал. Рэна. Рэна, любимая. Рэна. Лучше уйти, уйти навсегда, и никогда больше не видеть. Ни-ког-да. Слово какое странное. Как же не понял… И язык альвов казался чем-то знакомым, давался слишком легко… Судьба. Ненавистная, жестокая.

«Рэна, свет мой… Мысли путаются… как же так? Куда идти? Отец… Мать… Будь я человеком, в этот год мог стать воином Аст Ахэ… Ангамандо. Придумали имечко: Железная Темница. Мог бы говорить с Владыкой, видеть его… Альв. Как клеймо. По праву рождения – враг ему, враг этим людям, воспитавшим меня… Разве от себя убежишь? Разве забудешь…»

– Отец, – глухо сказал Илмар, – может, я могу рассказать альвам… Может, мне поверят…

«Не Эльф… не человек… Кто я теперь?»

– Я объясню им, отец, я расскажу им… о Мелькоре, о вас… о людях… Отпусти меня.

– Нет, сын, – тяжело ответил Хэрн.

Он ушел все же, не простившись с Рэной, не поклонившись отцу и матери. Не смог. Ушел ночью, с лютней через плечо, безоружный. Не оглядываясь.

…Мало кто прислушивался к нему. Пожимали плечами, недоуменно шептались, иногда гнали, провожая проклятьями и недобрыми взглядами. Так добрался он до берегов реки Гелион – владений Амрода и Амраса, младших сыновей Феанора. Странного менестреля допустили к князьям Нолдор. Смотрели неприязненно, особенно Карантир, которому младшие братья подчинялись беспрекословно, хотя, по сути, он жил здесь на правах изгнанника: в Таргелионе давно обосновались Орки.

– Странные, говорят, ты песни поешь, – сумрачно-лениво протянул Карантир. – Ну, спой нам, чтобы мы услышали сами!

Илмар запел. Все больше мрачнели лица слушавших.

– Темны твои песни.

Юноша не отвел взгляд от лица Карантира:

– Хорошо. Я спою о том, что ты знаешь лучше меня… король, – Илмар усмехнулся.

Тогда он запел об Эльфах Тьмы, и слова его были – жалящая плеть. Карантир поднялся, багровея лицом, стиснув рукоять меча.

– Я прикажу казнить тебя, – прошипел он.

Шепоток пробежал по залу. Илмар рассмеялся:

– Это легко. Я безоружен. Я не умею сражаться – как и они, потомок Финве.

Карантир скрипнул зубами, с трудом сдерживая гнев.

– И все-таки еще одну песню я спою тебе. И ты выслушаешь ее.

– …Кем же ты хочешь стать?

– Менестрелем…

– Ты, значит слагаешь песни? Спой мне что-нибудь…

– …Какой я же дурень… Придумал себе сказку: воин в сияющих доспехах… А он – совсем другой… Знаешь, я никогда не видел таких прекрасных рук, как у него…

– Вражье отродье! – Карантир выхватил меч из ножен. – Сдохни же, тварь продажная!..

И еще на мгновение успел Илмар увидеть печальные и мудрые глаза Мелькора. Он падал в ледяной свет этих глаз, падал… падал…

– Но… это же менестрель, государь… – потрясенный шепот.

Карантир стоял, закрыв глаза, всей кожей ощущая взгляды братьев: не смеют вслух осудить старшего, но смотрят почти со страхом. Волна белого гнева схлынула, но он не ощущал ни раскаянья, ни стыда, и только стиснул зубы, услышав:

– Закон гласит…

Он заговорил медленно и ровно:

– Я знаю закон. Менестрель неприкосновенен, пусть даже он мятежник, вор и убийца, пришедший сюда, дабы смущать умы и чернить род королей Нолдор. Но и Валар единожды во гневе свершили то, что чего не дозволяет суровая справедливость Великих. И Валар свидетели мне – он, предатель народа своего, Элда по крови, восхвалявший Врага пред тронами князей Нолдор, заслужил смерть. Вспомните братьев своих погибших, вспомните сожженные дома ваши, вспомните о скорби народа Нолдор и ответьте мне: найдется ли среди вас тот, кто оспорит мои слова? И если есть такой среди вас – пусть скажет он свое слово. Но пусть вспомнит прежде, кому станет говорить он; и что Финве, Король Нолдор и предок мой, пал от руки Врага; и что сын его и отец мой Феанаро был убит мерзостной тварью Моргота; и что тот, кто встал на защиту вражьего соглядатая, возвышает свой голос в защиту Врага!

Тишина. Он поднял веки, тяжелым взглядом обвел собравшихся и вытер меч полой плаща:

– Уберите эту падаль.

ПЕСНЬ. 457-465 Г.Г. ОТ ВОЗВРАЩЕНИЯ НОЛДОР В БЕЛЕРИАНД

Птица будет рваться в небо, даже если крылья сломаны. Так и мастер, даже с искалеченными руками, останется Мастером. Он еще мог творить, хоть и по-иному, но так хотелось не сотворить – сделать… Руки помнили все, но каждое прикосновение отдавалось в них болью. И все-таки он снова и снова шел – сюда, в мастерскую, заставляя себя забыть о сведенных судорогой пальцах.

Он никогда не оставлял себе своих вещей. И ту, первую свою лютню подарил одному из менестрелей. И она сгорела в огне. Он тогда поклялся больше не создавать такого – и легко было бы сдержать клятву, с такими-то руками, но – нарушил ее.

Потому, что нельзя убить музыку, живущую в твоем сердце, и так хочется, чтобы ее слышал не ты один.