Черная корона

Этого допустить было нельзя. Это было бы крахом. Крахом ее жизни, ее надеждам и ожиданиям. В лучшем случае он выставит ее за порог. В худшем — убьет.

— Сука!!! Вероломная, неблагодарная сука!!! — рычал у нее над ухом Игорь Андреевич. — Я все для нее, а она… Где была, спрашиваю?! Ты?.. Ты что же, изменять мне решила?! Ах ты, дрянь!

Он с силой толкнул ее. И Влада, не удержавшись на высоких каблуках, упала, тут же сворачиваясь клубком и зажмуриваясь. Сейчас он станет бить ее ногами. Такое уже случалось. И нужно было свернуться как-то так, чтобы тупые носы его ботинок не сумели достать ее ребер. Два уже были сломаны прежде, долго заживали и ныли теперь всякий раз перед непогодой. И лицо еще следовало закрыть от него. Синяков ей было совсем не нужно. С синяками в конце мая, когда день очень велик, была просто беда. Не замазать, не скрыть от обнажающего пронзительного света.

— Ты мне всю жизнь искалечила, гадина!!! — надрывался в праведном гневе Игорь Андреевич, с упоением лупцуя ее по спине, бедрам, голове. — Я что же, должен теперь всю оставшуюся жизнь терпеть твои художества?! Как мне людям в глаза смотреть, зная, что моя жена — шлюха!!!

Остановился он неожиданно. Только что, она видела краем глаза, над ее головой завис его ботинок, готовый опуститься для очередного удара, и вдруг Игорь Андреевич отступил. Отступил и пробормотал устало:

— Вставай, не трону больше. Хватит на сегодня. Вставай, слышишь!

Не подчиниться теперь значило навлечь на свою голову новую вспышку его гнева. И она начала медленно подниматься. Подползла к стене, оперлась ладонями о нее и, старательно сдерживая рвущиеся изнутри стоны, встала.

Кажется, пронесло. На лице ни единой отметины. То ли она так умело уворачивалась, приноровившись с годами. То ли он не хотел, чтобы его жена щеголяла с подбитыми глазами, вот и бил исключительно по тем местам, которые были сокрыты одеждой. Синяков не было, ссадин тоже. Но тело болело так, будто его пропустили через мясорубку. И душа еще ныла нестерпимо. Она и раньше всякий раз надрывалась в безмолвном крике — искалеченная душа ее, но сегодня пуще прежнего. Сегодня было много больнее и еще обиднее. И виноват был не столько Игорь Андреевич — к его зверствам она мало-помалу привыкла. Виновником теперь был Удальцов Евгений, кажется, Викторович. Он был причастен к тому, что ей было больнее, чем прежде. Его руки, улыбка, то, как он смотрел на нее при разговоре. Как-то так получилось, что он, не очень, может быть, того и желая, заставил ее поверить, что вокруг, возможно, и существует совершенно другая жизнь. Отличная от той, которой она живет последние пять лет. И в жизни этой…

Там все по-другому, черт возьми!

Там можно залезть с ногами на диван, можно улыбаться, просто слушать и мечтать. Можно пить кофе, чай, какао, да все равно что, но можно прямо на этом самом диване, где сидишь с поджатыми ногами! Грызть при этом сладкое печенье и не ждать, что за оброненную или прилипшую к губам крошку тебя накажут. И еще можно болтать всякий вздор и немножечко лукавить, рассказывая про невиданный улов и про то еще, каким причудливым может быть туман над рекой ранним-ранним утром. И сетовать на погоду можно, и строить предположения еще, каким после такого студеного мая может быть лето. И как славно было бы отправиться лихими туристами куда-нибудь в российскую лесную чащобу. С рюкзаками, автостопом, с котелком, бьющим при ходьбе по пояснице. А потом ставить палатку, набросав пружинящих еловых лап на землю. И обживать ее, только…

Только делать все это следовало вместе! Не одной же ей всеми этими благами пользоваться! Нет! Только вместе с… ним.

Дура она, что ли? Действительно дура! Игорь Андреевич хоть в чем-то да, оказывается, прав. Разве можно приниматься сразу так вот, безоглядно, мечтать о человеке, что показался после нескольких часов знакомства приятным, искренним и добрым? Нелепо, наверное. Нелепо и скоропалительно. Да, понравился дом, и давно уже понравился. Да, человек, что там проживает, не мог, по ее представлениям, быть другим.

Но это же утопия!

Удальцов запросто мог оказаться мерзавцем. Если не драчуном, то подлецом законченным. Мог предавать, делать больно, калечить чьи-то судьбы. Леночку взять, к примеру. Кто сказал, что ей теперь легко? С чего она воспылала ненавистью к ней, Владе, и готова пуститься в погоню, лишь бы…

Кстати, не лишне было бы узнать у нее при случае, что таит в себе ее преследование. Что за цель ставит та перед собой, провожая Владу из магазина до улицы, где она не так давно проживала? Есть ли в том для Влады опасность, а может, то предостережение? Как же она во всем запуталась!

— Володька, топай сюда! — раздался зычный и совсем не расстроенный голос ее супруга. — Топай сюда, разговор есть.

Влада поправила платье на плечах. Там под платьем на левом предплечье наливался громадный синяк. Спина ныла беспощадно, и ноги еще чуть выше коленей, туда пришлось особенно много ударов.

Поправила, наглухо застегнула воротничок, пригладила растрепавшиеся волосы. Вытерла невольные слезы. Плакать было нельзя. И пошла на зов.