Черная кошка, белый кот или Эра милосердия-2

Слегка разочарованный, что никого не встретил, Генрих расслабился, но недлинный кусок улочки, слабо подсвеченный лунным светом, изучил с тем же вниманием, что и раньше. Что-то его смущало. Запах! Запах немытого тела и дыма! Он замер, и разделив видимую часть улицы по секторам, стал скрупулезно искать его источник. Метрах в пятнадцати из тени выскользнули двое и, страхуясь, направились в сторону предпологаемого вокзала.

Чуть отпустив незнакомцев, старшина двинулся следом.

"Пахнущие дымом" несли тяжелые вещмешки. В какой-то момент ветер разогнал тучи, и стало светлее.

"Форма — немецкая полевая. Кепи, обувка, автоматы… Только штаны немного не такие. Погон нет. А так егеря или эсесы. И походка один в один, и страхуются знакомо. Бл…, накаркал сам себе. Было скучно — теперь веселись!"

Собравшись в тугую пружину он сопровождал парочку то, отдаляясь, то сближаясь.

"Хорошо дождей давно не было, а то бы был уже мокрый по самое… не хочу!" — утешился он, падая в очередной раз за небольшую кучку дров.

"И что с ними делать? Одного валить, а второго брать? За что их брать? Могут быть обычные граждане…

Не похоже, но могут. Проверить документы? А если это из тех, кто навел сегодня "шухер"? Блин, предлагал же Серега пойти вдвоем…"

Шли параллельно железной дороге: слышался характерный лязг вагонов, мерзко пахло шпальной пропиткой.

Внезапно где-то рядом хлопнул сдвоенный выстрел, взвизгнули женщины и тут же смолкли.

Старшина упал и замер. Медленно приподнял голову. Незнакомцев было не видно.

"Тоже лежат осматриваются?"

"Ратуй…!".

"Ах ты падла!".

Рыдания.

Негромкая польская речь: "Psia krew przestraszyli potwory. Idzmy Tomaszu, jeszcze daleko",[31] — и поднявшиеся незнакомцы рысцой рванули в темноту.

Вскочивший Генрих дернулся за ними, потом сплюнул: "Наверняка в лес жратву понесли. Гонятся в ночном лесу неизвестно за кем с перспективой нарваться на прикрытие? Оно мне надо?". И пожав плечами, направился в сторону выстрелов и рыданий.

Немного пробежашись, осторожно выглянул из-за угла. Одна из больших улиц. В нескольких метрах от перекрестка на земле сидит спиной к ограде палисадника молодой пацаньчик, прижимающий руку к голове. Второго, лежащего вдоль забора, лениво пинает крепкий мужик в рваном ватнике и сапогах. Двух девушек, жавшихся друг к другу, держал под прицелом парень в польском френче и кепке.

— Шпиц! Хопіць з яго. Давай шманай ужо.

— Хопіць! Не ты уяві, калі-б не перакрывіуся патрон! Ён бы мне дзірку зрабіу! У зараза! — И пнув напоследок лежащего, начал его обыскивать.

"Грабежники"! О! Вас-то мне и надо!" — настроение у Генриха враз поднялось. Слежка за людьми из леса, в чем он теперь не сомневался, убрала последние следы вселенской тоски и печали, так свойственной народу идиш и иврита.

Проверив погоны, спрятанные в задний карман, и передвинув затвор из "походного" в "боевое", решительным шагом вышел из укрытия.

Шел быстро, нахально, картинно держа автомат:

— Иду я себе весь такой красивый и шо я вижу! Два помятых поца[32] докопались до порядочных людей! Стоять бояться! Милиция таки работает!

Девчушки от неожиданности прекратили рыдать. Бандиты повели себя предсказуемо. "Шмонавший" выпрямился с поднятыми руками и попятился. На несколько секунд перекрыв линию огня по второму, успевшему в этот момент развернуть руку с пистолетом в сторону Шаца. Два патрона над первым — "предупредительный", и три "на поражение" во второго, оружие которого не успело открыться для выстрела.

— Ай, какой цорес![33] Азохн вей![34] Этот шлимазл[35] не знал, что такое бояться! — продолжил паясничать старшина. Опустив автомат, приблизился к молодежи.

— Старшина милиции Шац! Что случилось ребята?

Потрясенные девчонки, молча, пялились на фигуру в милицейской форме без погон и с немецким автоматом в руке.

Левой рукой вытянув из заднего кармана погоны, Генрих, продемонстрировал их девчонкам и мягким участливым тоном повторил вопрос:

— Барышни, что случилось?

Но раньше чем, одетые в темные юбки и жакеты, очнулся стоявший с поднятыми руками грабежник Шпиц:

— Ты чё оборзел жыденыш! Што за беспредел!

Старшина только хотел приложить антисемита с ноги, приемом выученным с Сергеем, как тот потащил из за ремня оружие:

— Ах, ты жыдоуская погань, мала мы вас ва урочышцы пастралялi![36] Зноу панаехалi паскуды!

Ярость затопила Генриха. Черная ярость и злой гнев, жажда мести и благодарность Богу, что позволил хоть в малом, но свершить справедливость. Он раз за разом нажимал курок. Молодой еврей был не убийцей в этот момент, нет. Старшина милиции Генрих Шац был судом и палачом в одной лице.

За спиной раздался стон. Лежавший хлопец пытался приподняться. Стоявшие как парализованные, девушки бросились к парням.

Два разных голоса спросили не в унисон, но одно и то же:

— Табе вельми балюча? Бедненькi!

Бывший разведчик присел на корточки. Навалился откат усталости и опустошённости. Некурящему милиционеру остро захотелось достать папиросу: неторопливо продуть, размять и затянувшись смотреть на заботливо хлопочущих девчушек-пичужек.