Черная линия

— Почему тебя беспокоят китайцы? Ты — их лучший клиент.

Желая наказать сына, отец Хаджи не сумел просчитать всего. В смысле наркотиков, Канара оказалась настоящим раем для юного аристократа. Тем более что мать потихоньку пересылала ему довольно крупные суммы.

— Я… У меня предчувствие. Это долго не протянется.

— Почему?

— Если отец обнаружит, что мать мне присылает деньги, я…

Хаджа замолчал, не докончив фразу. Всегда казалось, что он не произносит последние слова, а глотает их. Реверди почувствовал, как в нем нарастает раздражение: этот наркоман напомнил ему Ипох и заключенных, зомбированных лекарствами.

— А если у тебя больше не будет денег, как ты сможешь со мной расплатиться?

— Я мог бы… Ну… Я мог бы стать твоей…

Реверди понял, почему он опустил глаза: застеснялся. Он встал со скамьи:

— Ты не в моем вкусе, лапочка! Если я когда-нибудь и стану тебя защищать, то не ради денег и не ради твоей задницы.

— А ради чего?

— Потому что я, быть может, так решу. Вот и все. Исчезни.

Папенькин сынок, не трогаясь с места, бросил на него презрительный взгляд. Несмотря на свою хрупкость, на свой птичий вес, он по-прежнему вел себя как аристократ. Реверди повысил голос:

— Исчезни, я сказал!

Наркоман ретировался, семеня по асфальту, как мышка на тонких лапках.

Прозвучала сирена, зовущая на перекличку. Одиннадцать тридцать. В этот момент он понял истинную причину своего плохого настроения. Дело не в сумасшедшем малайце. И не в сломанной ключице. И даже не в ощущении постоянно нависшей угрозы, разлитом в тюрьме. Нет, дело в девчонке. В Элизабет. Вот что его занимало.

Против собственной воли он ждал ее письма. Сегодня должен был прийти Джимми, и он уже волновался при мысли о том, что тот ничего не принесет. Его терзала эта зависимость. Как можно цепляться за подобные мелочи?

Джимми выглядел замечательно. Он вкладывал в это дело всю душу и, казалось, постоянно ждал, что «клиент» вознаградит его готовностью к сотрудничеству. Жака даже не успели приковать к полу, а он уже начал:

— Неделя была очень плодотворной. Рыбаки отказались выдвигать обвинения против вас. Вообще-то я предложил им сделку: если они не будут свидетельствовать, вы не подадите жалобу. О том, что они пытались убить вас, все забудут. Торг удался.

Жак не перебивал его, позволяя ему наслаждаться собственной ловкостью.

— Это еще не все. Я обнаружил серьезную ошибку, допущенную в процедуре вашего ареста. В сумятице полицейские не зафиксировали обстоятельства задержания в письменном виде. Кроме того, в центральном комиссариате вы не сделали никаких признаний. Это — определяющий фактор для малайского правосудия. В протоколе вас просто не существует. В настоящее время я изучаю все законы и…

— У тебя есть письма?

Он удалился в свою нору.

Во время обеда душевые были пусты. Он прошел вдоль умывальников и забился в одну из кабинок, как школьник, который прячется, чтобы покурить.

Число писем, пришедших на его имя, почти удвоилось, но он вытащил из пачки только одно. Он сразу же узнал почерк. Округлые гласные, удлиненные петельки «в» и «д». Она торопилась отправить новое письмо. Так что и на другом конце цепочки чувствовалось нетерпение.

Чтение заняло всего несколько секунд, но с его губ не сходила улыбка. Он все понял правильно. С этой девочкой удастся позабавиться. По сути дела, Элизабет просила у него прощения и заверяла его, что готова все выслушать: «Ведь бездны бывают самые разные. И все они мне интересны».

Он едва не расхохотался.

Кое-чего эта дуреха так и не поняла.

Исповедоваться будет не он.

А она.

19

Хадиджа знала, что ей снится сон.

Но сон этот она проживала как воспоминание.

Она стояла перед закрытой дверью. Жалкая перегородка из фанеры, которую можно высадить ударом плеча. Однако эта дверь казалась ей священной преградой, запретным порогом, от которого исходило таинственное тепло. Из-за двери до Хадиджи доносился треск пламени. Сухой, четкий — так трещат ветки акации в очаге.

Она сделала еще шаг вперед. В этот момент дверь распахнулась, словно ее втянуло вовнутрь. Ей в лицо ударил жар раскаленной печи. Красная бомба, хлестнувшая ее по глазам, но не обжегшая их.

Она увидела пылающую комнату. Комнату в кольце пламени. От пола поднимались завитки дыма. Со стен срывались клочья горящих обоев. Казалось, что какие-то колеблющиеся челюсти пожирают, втягивают в себя все предметы: лампу у изголовья, одеяла, одежду… Хадиджа сделала еще шаг и прищурилась, чтобы лучше различить силуэты в глубине постели.

Сидящий человек был ее отцом. Он, казалось, ожидал врача. Или могильщика. Он горел, и от его кожи исходили темные испарения. Казалось, он сосредоточенно думает, хотя от его лица осталась лишь тлеющая черная масса. Глядя на него, Хадиджа испытывала страх, дурноту, но вовсе не тот ужас, который должна была бы чувствовать. Что-то похожее на волнение, которое переживаешь перед выходом на сцену за призом.