Черная линия

Чей-то голос прошептал ей: «Не бойся. Он хочет тебе что-то сказать». Она повернулась и увидела, что тот, кто говорил с ней, тоже горел. Этот человек с бритой головой был одет в тогу. Она узнала его: бонза со знаменитой фотографии, сжегший себя во Вьетнаме, он так и сгорел, сидя в позе лотоса на тротуаре. Сейчас он стоял, но был таким же лысым и так же охвачен пламенем. Его глазницы уже были пустыми, но белоснежные зубы не хотели гореть. Он положил руку на плечо Хадиджи. Это прикосновение ее успокоило. Не чувствуя больше ни малейшего страха, она пошла к кровати и поняла, что идет по красному морю, растекавшемуся у нее под ногами.

Она села лицом к отцу, как сидят у постели выздоравливающего. Но теперь он посмотрел на нее со злобой. Вместо глаз у него были два вулканических кратера:

— У меня песок в мозгу.

Хадиджа отпрянула. Человек зарычал, из его губ вырывались языки пламени.

— У меня песок в мозгу. Это твоя вина!

Он протянул руку, черную и жесткую, как обугленная ветка дерева. Хадиджа увидела, что в сгиб локтя воткнут шприц. Это было самым абсурдным во всей картине: отец уже многие годы не кололся в руку. Он повторял:

— Это твоя вина. — Его голос потрескивал, как огонь, но, как и у бонзы, копоть не покрывала эмали зубов. — Ты не почистила вату!

Хадиджа в ужасе поднялась. Голос срывался.

— Там был песок. Песок в вате. Это твоя вина!

Хадиджа хотела оправдаться, но рот ей залепила горящая вата. Через треск пламени доносился свистящий голос: «Это твоя вина!» Она опять попыталась ответить, но ватный кляп обжигал и душил ее. Слова застряли в горле. «Это неправда… Я все сделала, как обычно… Я все почистила…»

Хадиджа вздрогнула и проснулась.

Ее подушка промокла от пота и слез.

В горле еще стоял запах гари, сознание было затуманенным. Она опустила руку и ощутила под пальцами прохладу плитки на полу. Это прикосновение вернуло ее в реальность. Она осторожно встала, чтобы не удариться головой о скошенный потолок своей мансарды. Комнатка была совсем крошечной — не более пяти квадратных метров. И слишком низкая для ее роста.

Она протерла глаза, пытаясь обрести ясность мысли. Дым рассеялся. Горящее жерло печи пропало. Сколько же лет ей еще предстоит переживать этот кошар? Сколько нее еще времени ей предстоит жить с этими абсурдными угрызениями совести?

Она бросила взгляд на будильник: три часа утра. Уснуть уже не удастся. Она легла, чувствуя, как к горлу подступает тошнота.

По мере того как прояснялось сознание, у нее крепла убежденность: она должна стать манекенщицей. Оторваться от своих дерьмовых корней. Уйти из этой комнаты для прислуги. Достичь настоящего успокоения. Если у нее будут деньги, если она займет другое положение в обществе, она сможет распрощаться со своим прошлым, вырваться из своих кошмаров.

Она улыбнулась в темноте.

Как это типично для бедняков: думать, будто деньги способны все стереть.

Она вернулась мыслями к своим последним кастингам. Одна неудача за другой. И тем не менее агентство убеждало ее, что она должна проявлять упорство. В ее внешности есть изюминка. Но почему же ее никогда не выбирали? Она снова услышала голос говнюка в нью-йоркской бейсболке, сказавшего ей: «Твой портфолио похож на каталог готового платья».

Надо сделать другие фотографии, более современные, в правильном стиле. Она говорила об этом с хозяином агентства, но тот отказывался оплачивать дополнительные снимки. Так что же?

Тошнота не отпускала, проникала в каждую клеточку тела, путала мысли.

Она приподнялась на локте и приняла решение. Она сама оплатит эти фотографии. Она вернется на работу в кафетерий казино в Кашане. И плевать, что там пахнет горелым жиром. И плевать на шефа, старого пердуна. И плевать, что всякая сволочь пялится на нее через витрину прилавка самообслуживания, словно она — одно из выставленных там блюд.

Она встала с кровати, сгибаясь под сводом потолка.

Прежде всего, очистить желудок.

А потом дождаться дня и вернуться на работу.

20

Марк не испытывал ни малейшего интереса к войне в Ираке.

С двадцатого марта американцы возобновили ракетный обстрел Багдада, но ему от этого не было ни жарко ни холодно. Укус комара в спину носорога. Единственное, что его занимало, — может ли конфликт каким-то образом сказаться на работе международной почты. Уже две недели он терпеливо ждал, теряясь в догадках, пытаясь представить маршрут письма Реверди, постоянно задаваясь вопросом о том, не грешит ли он излишним оптимизмом. Может быть, убийце вовсе не хочется отвечать Элизабет…

В ожидании Марк снова и снова изучал свое досье. И продолжал следить за развитием дела в Папане. Но дело, казалось, закрыли. Судя по всему, с начала военных действий уже никто в Малайзии не занимался проблемой Реверди. Каждое утро он заходил на сайты газет Куала-Лумпура, проверял сообщения агентств, звонил во французское посольство. С ним неизменно разговаривали как с сумасшедшим, перепутавшим место и время для обращения.