Черная месса

Все-таки в дальнейшем снова возникла, — хотя и один-единственный раз, — та же настоятельная необходимость, и фрейлейн Тапперт в полдесятого вечера, красиво одетая, вышла из своей комнаты и, бросив знакомый взгляд на своего питомца, сказала:

— Хуго, я пойду!

Вскоре после того произошло нечто в высшей степени неприятное. Был один из тех летних дней, когда словно кошки на душе скребут, — дней, сдавленных сводом катаральных небес, что в глухой неподвижности не могут излиться дождем. Короткие порывы ветра надрывно кашляли по улицам, но и они ничем не могли помочь. Хотя не упало ни капли, с земли парка поднимался расслабляющий мышцы болотистый пар. Свечки каштанов давно отцвели. Лапы широких листьев бессильно свисали с по-детски хрупких суставов ветвей. Кое-где виднелись колючие плоды, еще сочные и недозревшие. Хуго вспомнил бурый толстокорый каштан, у которого любил играть, когда был маленьким.

Однако не только природа, но и внутренний мир отбрасывал на происходящее зловещие тени. Пока бонна и ее питомец поднимались по узкой извилистой дорожке бельведерского холма, все было еще ничего. Искусственные скалы сдерживали разросшиеся вдоль тропы кусты и папоротник, который от нездешней сырости этих тропических дней налился соком, как темно-зеленая губка. Однако, едва добирались до плоской вершины холма, в карточном пасьянсе скал возникала брешь, дававшая свободный путь зеленому сумбуру городских джунглей. И тут на дорожке, прямо под ногами Эрны и Хуго, завозилось какое-то бурое гадкое животное.

— Жаба, Хуго! — За этим звонким восклицанием легкого испуга сразу последовала фраза, полная теплой жалости: — Смотри, она ранена, бедняжка. Кто-то, должно быть, наступил на нее.

Хуго прижал локти к бокам и, выпрямившись, застыл. Он всегда так делал в неприятные минуты, когда, к примеру, родители представляли его своим знакомым. Ему хотелось закрыть глаза или отвернуться. Все же он остался в такой принужденной учтивой позе и уставился, завороженный, на смертельно раненую жабу, которая не могла, несмотря на свой страх, отползти. Для городского ребенка, только в каникулы узнававшего покоренную и наполовину подделанную природу, разные породы животных не были равнозначными и само собой разумеющимися. Возможно, Хуго до этого никогда еще не видел жабы живьем. В его сознании жаба давно была образом, вызывающим отвращение, сказочным существом, мерзким и злым, наряду с ядовитыми змеями. Наблюдение подтверждало теперь внутренний образ. И все-таки злому и мерзкому тоже приходилось так ужасно страдать! Рой черных мух жужжал над телом волочащегося животного. Маленькие стервятники преследовали даровую гниющую добычу. Хуго потянул Эрну за руку, вялую от рассеянности и жалости.

На обычном месте — в ротонде с маленькой, но возбуждающей статуей посередине — уже расхаживал Титтель. В первый раз он пришел раньше Эрны. В его облачении было сегодня что-то новое, своеобразное, неумолимо-решительное. На его канареечно-желтые, со шнурками, ботинки надеты были, как всегда, галоши, охраняющие ступни от нездоровой почвы. Через руку висело потрепанное пальто, которое защитило бы его от приближающейся непогоды. Его рука — она походила на выцветшую и севшую от плохого мыла тряпку, — держала трость. Эта трость заканчивалась странной, прямо-таки дерзкой клюкой, косо выгнутой вперед, подобно носу марабу и, казалось, вырезанной из рогов какого-то опасного зверя. Человек был полностью вооружен и огражден, как крепость, и одновременно весь на взводе, как заряженное ружье. Его большой, с тонкими губами, рот готов был поглотить, казалось, все лицо. Это было вовсе и не лицо, а симметричный, от носа раздвоенный блеск очков. На правой щеке больше чем обычно бросался в глаза рубец от удара рапирой; сегодня он воинственно пылал. Титтель церемонно и укоризненно засунул часы в кожаный футляр, замирающим голосом поздоровался:

— Моя дорогая фрейлейн, мне нужно с вами серьезно поговорить, очень серьезно...

Он сказал: «Моя фрейлейн». Хуго до глубины души испугался этого ядовито-утомленного голоса. Титтель, как прежде, не замечал мальчика. Обвинитель же прошелестел дальше: «Сядем!..»

Как медленно, оцепенело, опустилась на скамью Эрна! Хуго передвинулся на самый край. Титтель, сложив обе руки на грозной клюке трости, начал готовиться дальше.

— Я действовал весьма активно при некоем удачном соединении, черт возьми! Вы ведь это знаете...

Он пробормотал это, словно упомянув о героическом поступке, о котором не хотят трезвонить, сохраняя наигранное равнодушие. Даже удушье слышалось в затихающем голосе, душевная простуда, которую подхватил Титтель среди низостей мира:

— Требования, которые предъявляются румяному новичку, — отнюдь не ничтожны. В некотором отношении — полное напряжение сил личности... Но, моя дорогая фрейлейн, по части здоровья я никогда не понимал шуток. Что касается этого, я всегда знал, чего хочу. Наконец, я — моральный человек...