Черная молния вечности (сборник)

Он любил свою Судьбу, но зверем вечерним быть не хотел. Поэт был нормальным русским человеком, а его упорно сносила вниз река Жизни. Но он сопротивлялся тяжелому течению – и порой одолевал его. Ему хотелось нормально жить, просыпаться под собственной крышей, напечататься в «Новом мире», выступать в престижных залах…, а не скитаться по краю поля русского бытия. Ему хотелось просто-напросто быть, а не казаться. Но жизнь и судьба, а может, ни то и ни другое, властно отпихивали его на отшиб, на край, за край.

О, как погано и страшно на этом краю! На краю бездны без тьмы и света. И ничтожно число живущих, способных выдержать этот демонический морок тьмы незримой.

Конечно, Рубцову внешне было далеко до великолепной голливудской стати Передреева, но уродом он не был. А большинство окружающих относилось к нему, увы, не только как к выдающемуся поэту, но как к бродяге и скандалисту. Сие отношение прекрасно иллюстрирует его замечательное стихотворение «Неизвестный»:

Он шел против снега во мраке,

Бездомный, голодный, больной.

Он после стучался в бараки

В какой-то деревне лесной.

Его не пустили. Тупая

Какая-то бабка в упор

Сказала, к нему подступая:

– Бродяга. Наверное, вор…

Он шел. Но угрюмо и грозно

Белели снега впереди!

Он вышел на берег морозной,

Безжизненной, страшной реки!

Он вздрогнул, очнулся и снова

Забылся, качнулся вперед…

Он умер без крика, без слова,

Он знал, что в дороге умрет.

Он умер, снегами отпетый.

А люди вели разговор

Все тот же, узнавши об этом:

– Бродяга. Наверное, вор.

Вот она – Судьба! Вот оно – образное ясновидение.

И страшная, безжизненная река Жизни.

И отпеванье крещенских снегов, и бесконечный путь навстречу вселенской метели.

И тупые, грязные слова вслед ушедшему в бессмертие.

Ну, разве не обидно по-человечески! Тут не то что за вилку, за вилы схватишься!

К сожалению, Анатолий Передреев не только поддразнивал, не только помогал Рубцову, но и, увы, завидовал.

Он одним из первых откликнулся в печати на «Звезду полей», но и он же незаслуженно вчистую раскритиковал гениальные белые стихи Рубцова «Осенние этюды». Разгромил их несправедливо, умело и зло. И я абсолютно уверен – не от непонимания. И не из-за порванных штанов. Так дал по рукам товарищу, что тот, к сожалению, поверил критике и больше не работал в этом ключе.

Рубцов был очень доверчивым человеком. Это редкое человеческое качество часто приносило большие неприятности поэту.

Не хочу бросать лишнюю тень на прекрасного поэта Анатолия Передреева, ибо он имел право завидовать, поскольку был талантлив. Но почему сонм бездарей завистно унижал поэта при жизни и продолжает сие бесовство в наши дни?!

Некий критик по фамилии Новиков умудрился объявить Рубцова – «Смердяковым русской поэзии!..»

Каково?!.. Но «…Есть Божий суд»! Есть!.. И пусть подобные «Новиковы» помнят это. А ежели не желают помнить, тем хуже для них.

О, наша всемирная отзывчивость! О, наша русская зависть!

Мы русские друг друга едим – оттого и сыты. Не помню, кто сие сказал, но почему-то угрюмо думаю, что благодаря нашей самоедной зависти мы еще не сгинули в бездне забвения и погибели.

Такое вот умозаключение в голову лезет или из головы. И мрачит оно душу, но не выходит из ума.

Поэзия – это еще и унижение! Унижение нищетой, завистью, непониманием.

Тайна Артура Рембо?.. Да что мне Рембо?! Нет никакой тайны, а есть борьба униженного с унижением.

Но со злом бессмысленно бороться, зло можно только побеждать.

Зло победило Рембо и Рубцова при жизни. Но в вечности они без борьбы одержали победу над злом. Так имеет ли значение для души мир унижающий?.. Стоит ли тратить силы на преодоление унижения в этом мире, коль душа бессмертна?!

Разум говорит: не стоит!

А душа?! А душа молчит.

Глава шестая

– Как живешь-то? – спросил меня некто полупишущий, но исправно полнослужащий властям, прошлым и нынешним.

– Да почти что не живу… Разве можно теперь прожить на гонорары… – уныло ответил я.

– А на Западе никто не живет на гонорары! – с высокомерным, всеведующим назиданием сказал полнослужащий полуписатель и посмотрел на меня, как на пустой мешок из-под картошки.

Я не остался в долгу и без назидания, с доброй улыбкой, выдал: