Черная повесть

Разбудил меня сильный толчок в бок. Мучительно не желая просыпаться, я сначала не придал ему особого значения, и даже попытался отмахнуться. Но повторный, ещё более сильный толчок всё же заставил меня открыть глаза. Моему взору предстало лицо Попова, походившее на кадр из мистического кинофильма. Освещённое лунным светом, оно представлялось каким-то неживым, плоским, бесформенным, и чем-то походило на призрак. Я даже вздрогнул. Ваня приложил палец к губам, призывая меня к молчанию, и указал глазами на дверь. Я повернул голову. Никто из ребят не спал. Все были на ногах, замерев в какой-то напряжённой изготовке. В воздухе пахло паникой. Через мгновение мне стала ясна её причина. Снаружи, возле домика, кто-то ходил. До моих ушей отчётливо донёсся треск сухих сучьев, которые мы разбросали возле двери. На моём лбу выступил холодный пот. Сердце отчаянно заколотилось. Я вскочил на ноги, лихорадочно вытаскивая из кармана перочинный нож, который в последние дни на всякий случай всегда держал под рукой, и искренне сожалея, что в моих руках нет топора. Топор находился у Тагерова. Алан стоял возле двери, крепко сжимая его в руках, и отведя в полуразмахе чуть назад, будучи готовым обрушить его на всякого, кто посмеет зайти в домик. Но в домик никто не заходил. Постепенно шум снаружи смолк, и вокруг снова воцарилась тишина, которая представлялась уже какой-то гнетущей. Я на цыпочках приблизился к окошку и осторожно выглянул наружу. Ничего подозрительного не наблюдалось.

– Кажись, пронесло, – прошептал я.

Послышались вздохи облегчения.

– Наверное, опять это чудище приходило, – подала голос Лиля.

– А может, это просто какое-то животное? – предположила Юля.

– Может и животное. Но его шаги очень напоминали те, которые мы слышали вчера, – заметил я.

– Да, что-то похожее было, – согласился Тагеров.

Мы ещё немного постояли, но так напугавшие нас звуки больше не появлялись. Затем все, кроме Алана, нёсшего дежурство, попытались вернуться в сон. Но сон этот получился каким-то беспокойным. Лично я провёл остаток ночи в тревожной дремоте. Время от времени меня будили то чей-то пронзительный стон, то напоминавший предсмертную агонию хрип. В каждом из этих случаев я поднимал голову и испуганно озирался по сторонам. Так продолжалось до самого утра.

Когда в окошке забрезжил рассвет, я, решив предпринять последнюю попытку заснуть, стал переворачиваться на другой бок, и едва не охнул, ощутив, как сильно затекла моя правая нога. Она настолько онемела, что я практически её не ощущал. Я, кряхтя, приподнялся, вытянул ногу вперёд, и принялся тщательно массировать её ладонями.

Сидевшая возле двери на дежурстве Ширшова, – её очередь была последней, – вопросительно посмотрела на меня.

– Чего ты морщишься?

Я объяснил.

– А-а-а, – понимающе протянула она. – Слушай, Дим, ты ещё будешь спать?

– А что? – поинтересовался я.

– Может, ты меня подменишь? Ей богу, с ног валюсь.

Я немного помолчал, а затем, решив, что уже вряд ли засну, благосклонно кивнул головой. На лице Лили появилась благодарная улыбка.

– Спасибо, – прошептала она, и кокетливо отвесила мне воздушный поцелуй.

Мой массаж, наконец, возымел действие. Кровоснабжение восстановилось, нога ожила, и я снова смог двигать ею свободно. Поднявшись с пола, я пододвинул рюкзак, служивший мне подушкой, вплотную к стене, чтобы он не мешался под ногами, и, чуть прихрамывая, вышел из избушки.

Снаружи было сыро и зябко. Деревья окутывал слабый утренний туман. Я поёжился, вдохнул полной грудью, развёл руки в стороны, потянулся, зевнул и бросил взгляд на стоявшее невдалеке ведро. Оно было пустое. Я с сожалением подумал о дожде. Он бы сейчас не помешал. Одним берёзовым соком жажду не утолишь.

Прислушавшись к своему организму, я нашёл свое состояние жутким до невозможности. Голова кружилась, в желудке нарастала тошнота, всё тело ломило. Конечно, это не могло не подавлять. Я явственно ощутил, как во мне нарастает раздражение. Четвёртые сутки без нормальной пищи, без воды, без привычных жизненных удобств! Когда же всё это, наконец, закончится? Думают там о чём-нибудь эти проклятые геологи, или им на нас совершенно наплевать?

Я присел на бревно. В мутную белизну тумана постепенно вползал солнечный свет. Дверь домика скрипнула. Из неё появился Тагеров. Его лицо было помятым, под глазами красовались мешки, а само оно имело какой-то мраморный оттенок.

«Как изменился Алан!» – подумалось мне. В нём мало что осталось от того бодрого уверенного в себе, аккуратно причёсанного, гладко выбритого щёголя, с которым я ехал в поезде три дня назад. Тагеров заметно осунулся, его глаза потухли, волосы на голове беспорядочно свалились в кучу, а щетина на щеках отросла уже настолько, что её вполне можно было назвать бородой.

«Джигит-вакхабит, – мысленно усмехнулся я, после чего, потрогав ладонью собственный подбородок, подумал: – А чего я, собственно, на него пеняю? Сам такой же Бармалей».