Черная повесть

– Это всё? – глухо спросил он.

– Всё, – ответил я.

– Больше добавить нечего?

– Нечего.

Николай Иванович собрал в кучу все исписанные им листки и протянул мне:

– Прочти и подпиши.

Читать я ничего не стал. Во-первых, это было для меня слишком мучительно, а во-вторых, отнюдь не каллиграфический почерк следователя не позволял надеяться на скорое завершение этого процесса. Поэтому я просто проставил, где было нужно, свои подписи и отдал листки майору.

– Всех твоих друзей мы уже нашли, – проговорил он, складывая их в папку. – За исключением Патрушевой. Но к этому болоту сегодня же отправим спецгруппу. Что тебе сказать! Крепись! Будь мужиком! Тяжёлая история. Не хотел бы сам пережить такое. Отдыхай, поправляйся. Возможно, я к тебе ещё зайду.

Николай Иванович ещё раз ободряюще потрепал меня по плечу, крепко пожал мне руку, и вышел из палаты. Я откинулся на подушку и закрыл глаза. На моей душе лежала нестерпимая тяжесть.

«Дима, спаси меня, спаси!», – звенело в моих ушах. И я никак не мог понять, действительно ли я слышу доносившийся невесть откуда голос Юли, или это в моей памяти эхом воскрес её прежний, полный мольбы и отчаяния крик.

Дверь палаты снова скрипнула. Я открыл глаза и увидел Виктора Михайловича.

– Ну, орёл, ты как, живой?

– Живой, – пробубнил я.

– Всё рассказал?

– Всё.

– Ну, слава Богу! Меня самого уже эта милиция стала утомлять. Всё ходит, ходит. Как появится – в палатах шушуканье, разговоры, сплетни. Бабки – они же любопытные. Больше он тебя беспокоить не будет?

Я пожал плечами.

– Как знать?

Врач развернулся, намереваясь выйти, но я его остановил:

– Виктор Михайлович, выпишите меня, пожалуйста.

Он повернул голову и удивлённо посмотрел на меня поверх очков.

– Выпишу, – сказал он. – Обязательно выпишу. Ты думаешь, тебя здесь навечно поселили? Отнюдь. У меня и без тебя больных хватает. Реабилитационный период закончится, и сразу же выпишу.

– Нет, я имею в виду прямо сейчас, сию минуту, – взмолился я.

– Чего это тебе так приспичило?

– Мочи моей нет здесь больше находиться. Спать не могу спокойно. Постоянно кошмары снятся. Мне нужно сменить обстановку. Виктор Михайлович, ну, выпишите!

Врач недоумённо выпятил нижнюю губу.

– Э-э-э, друг! Я смотрю, нервишки у тебя ни к чёрту. Мне кажется, ты чего-то боишься. Чего? Тебя же всячески оберегают, никого к тебе не пускают. Лежишь в отдельной палате. Отдыхай себе на здоровье.

– Ничего я не боюсь, – проворчал я, решив не рассказывать ему про ночной визит брата Алана. – Просто на душе тошно.

– Всем тошно, – возразил Виктор Михайлович. – Родителям твоих однокурсников тоже тошно. Ещё тошнее, чем тебе. Уж поверь. Сегодня вот утром мать Попова приехала, так её еле-еле валерианкой отпоили.

– Я видел, – вздохнул я.

– Возьми себя в руки. Это всё надо пережить, перебороть. Сходи на улицу, подыши свежим воздухом. Может, легче станет. А то и правда, сидишь здесь в четырёх стенах, как в заточении.

– Виктор Михайлович, когда вы меня выпишите? – прямо спросил я, умоляюще глядя ему в глаза.

Он смущённо кашлянул.

– Ладно, давай послезавтра. Раньше не могу. Уж извини. Я ведь за тебя отвечаю. Потерпишь ещё денек?

– Постараюсь, – ответил я. – Спасибо вам.

– Пока ещё не за что.

Врач снова развернулся и вышел из палаты, оставив меня наедине с воспоминаниями…

Сгущались сумерки. Солнце медленно спускалось к горизонту. Мне мучительно хотелось остановить его ход. Сделать так, чтобы дневной свет не угасал, и ночь не наступала. Днём я чувствовал себя спокойнее и увереннее. Темнота же внушала мне обречённость.

Я долго стоял посреди болота и заворожено смотрел на то место, где утонула Юля. Мне трудно описать свои ощущения в тот момент, ибо никаких ощущений у меня не было. Степень моего потрясения оказалась столь велика, что низвела меня до полного поражения мысли. Моя душа словно заледенела. Мои эмоции словно атрофировались. Я был похож на глиняную безжизненную статую, и лишь беззвучно и неподвижно наблюдал за гладью тины, под которой покоилась моя последняя спутница, и моя первая настоящая любовь.

Когда шок от произошедшего стал постепенно ослабевать, я почувствовал, как в моей душе стремительно нарастает боль. Меня обуяло горе. Оно буквально разрывало меня на части. Я со всей отчетливостью осознал, что остался совсем один. Один-одинёшенек среди этой дикого, безмолвного, таящего в себе кучу опасностей мира, которому было абсолютно наплевать на все мои страдания. Трудно подобрать слова, чтобы описать весь ужас этого ощущения. Не помня себя, я истошно закричал. Закричал, что было сил, чтобы выплеснуть наружу всю переполнявшую меня горечь. Мой крик походил на агонию насмерть раненого зверя. Но лесное эхо лишь издевательски смеялось надо мной.