Черная Принцесса: История Розы. Часть 1

Однако же, «Сам пошутил — сам посмеялся». И пусть и вновь же про себя, но и явно же не удержавшись. Как и удержав же в себе затем чуть ли и не истеричный смешок. Поймал же хи-хи. Да. А толку-то? Первый и последний. Он же. И сам. И так же — для себя лишь. А в нужное и время-то? В нудном ли и месте? Нет. А и тем более же еще когда не разрулил до конца момент с ультиматумом, поставленным собой же ранее и не себе, но и собой же все там же нарушенным. Пусть и не совсем, но ведь и докоснулся. И чуть-чуть в данном же и его конкретном случае — как раз таки и считается. Сказал ведь, что не будет. Никак. И что же она сама к нему чуть ли и не приползет, доведя же себя саму и доведясь же. А кто кого и первый по итогу-то вновь довел? Он же. И себя. Но и, как все сказал, без инициатора же вблизи. Хоть где-то и что-то же совпало. Жаль, не он же сам. Или не жаль? Ведь и как бы там ни было и кто бы там ни был, как и как бы и что бы он сам про себя ни считал, ему это нравилось: нравилось доводить и истязать, издеваться над собой, нравилась и она же сама, ну или будет все же точнее сказать — понравилась все же. Сначала и как полностью одетая при нем, почти и буквально, ведь и без синего длинного пуховика и утепленных черных кожаных коротких сапог, но и так же вполне можно было уже и по улице-то ходить, а и точно же наоборот — не сидеть дома. Потом, поймав ее же в щель между неплотно закрытой дверью комнаты Никиты и стеной, переодевающейся, естественно, без него, Никиты, не самого-его, Егора, кто бы знал, а он-то все один и знал, так и чему еще был уже и именно рад, в другую уже и чуть длиннее середины бедра, как и плеч, белую футболку с уже и синей, почти и затерто-застиранной надписью какого-то «бренда» после с синими же завязками коротких черных шорт в крупный белый горошек, надетых на одну лишь нижнюю часть нижнего же черного кружева. После, под одним из двух цветных, ярких и в мелкую же клетку пуховых одеял поверх почти такого же тканевого постельного белья, только уже и в крупную, на кровати, видимой и единственной в пусть и небольшом, но и все же луче лунного света, все-таки пробившегося сквозь прореху меж не до конца задвинутых двустворчатых штор и сторон же кровати, падая ровно посередине ее. А уже и в крайний раз, как вишенкой же на торте, видно, наконец уже и согревшись и даже запарившись, явно же уже и окончательно поменяв полюса как снаружи и в одежде, так внутри и в принципе — над ним, вылезла же буквально и на его же собственных глазах за пару минут, как бабочка из кокона и куколки: начав с правого бока и закинутых поверх покрывала лишь левых двух конечностей со спокойно, но и горизонтально же прижимая к себе одеяло лежащей левой рукой и подогнутой же к себе и вверх ногой, при правой же ноге прямой, как и видно же еще было по силуэту под одеялом и согнутой уже и под подушкой, обнимая, соответственно же правой руке, а закончив — перевернувшись наоборот, вновь через спину и так затем и осталась, спихнув одеяло волчком и вовсе же куда-то вниз, уложив обе руки себе на живот, правую поверх левой, и под приподнявшейся же чуть вверх по нему футболкой, как и над резинкой же шорт с подогнутой же уже почти под себя, но и все еще к себе правой ногой, при левой же прямой, став уже окончательно и бесповоротно недооловянным солдатиком и перебалериной.

Ко всему же этому — руки его еще помнили упругость ее худых ног, пусть даже и под толстым же слоем ткани, а обонятельные каналы — запах кожи и волос. Да и к общему же спектру еще и время от времени же смешивающихся их энергетик — в ушах его, как и в голове же и перед глазами на повторе проносились все те ее тело- и душедвижения с ним: когда он же сам и касался ее, и как, и как она же сама реагировала на них и него, и как после же еще и смотрела, ища, как и он же сам в ней, что-то и в нем, с чем-то и сравнивая все, а если же еще и с кем-то, то и с ним же самим — он был в этом просто уверен. Как и в том, что и сопоставляла, открываясь при этом ему же и сама, вся, уходя же и почти полностью, пусть и все еще по-своему же, но и в отрыв: переставая держать маски вовсе, держаться и за грани, рамки, а и самое главное, что и вовсе же за оборону вокруг и внутри же себя. Как и держать саму же себя, правильную, держась же все это время до как раз и за неправильную. И ее же по итогу и отпустив: отпустив на свободу и вольные же хлеба. И обретя же, как ни странно, а и никак же не странно, вдруг именно же правильную себя и не только же для него — в первую очередь для самой себя!