Черная Призма

– Когда сын сатрапа Гарадула Раск взял власть, он объявил себя королем. Он отправил очередного гонца. Город отослал его ни с чем, так что Раск решил сделать из нас назидание остальным. – Кип глубоко вздохнул. – Они убили всех, Лив. Спасся я один.

– А мой отец? Что с моим отцом?

– Он пытался спасти людей. Но, Лив, они полностью окружили город. Никто не выбрался.

– Ты же выбрался. – Она не верила ему, он видел это по ее лицу.

– Мне повезло.

– Мой отец – один из самых талантливых извлекателей своего поколения. Не рассказывай мне, что ты выбрался, а он – нет.

– У них были извлекатели и Зерцала, Лив. Я видел, как погибла семья Дельклара. Все до единого. Весь город был в огне. Я видел, как погибли Рам, Иза и Сансон. Как погибла моя мать.

– Мне плевать на твою мать-наркоманку! Я говорю о моем отце! Не говори, что он мертв. Он не мертв, будь ты проклят! Не мертв!

Лив вылетела из комнаты, захлопнув дверь.

Кип смотрел ей вслед, ссутулившись, даже не ощущая наполнивших глаза слез.

Отлично вышло, ничего не скажешь.

Глава 47

Семь лет, семь великих свершений, Гэвин.

Гэвин вытянул правую руку и просчитал, начиная от большого пальца, извлекаемые им поочередно цвета: от большого к мизинцу, затем к безымянному, среднему, указательному, опять среднему, безымянному, мизинцу. Семь, каждый цвет по порядку, от субкрасного до суперфиолетового, с ощущением ниточки эмоций от каждого.

Оролам, я же Призма. Я здоровый человек. Владыка всех цветов. В расцвете сил. Сильнее любой Призмы на памяти живущих. Может, даже за сто лет. Большинство Призм прожили не более семи лет после восхождения. Лишь четверо дотянули до двадцати одного года. Всегда кратно семи – конечно, их могли убить или они могли умереть от естественных причин, но никто не выгорал в некратный срок. Гэвин пробыл Призмой шестнадцать лет, так что осталось минимум пять. На самом деле, если какой Призма снова протянет двадцать один год, то это будет он. Он ощущал себя сильным. Более сильным и контролирующим цвет, чем когда-либо в своей жизни. Конечно, это может быть иллюзией. Он был исключителен в других отношениях; вдруг он опрокинется и погибнет завтра.

При этой мысли он ощутил знакомое стеснение в груди. Он не боялся смерти, он боялся умереть прежде, чем достигнет своих целей.

Он стоял перед покоями своего отца в Башне Призмы. Раб его отца – Гэвин знал, что его зовут Зеленей, хотя грубо называть раба по имени, если он сам тебе его не сказал, – ждал, держа дверь открытой. Это была дверь во тьму во многих смыслах слова. Грудь Гэвина пронзила резкая боль. Было трудно дышать.

Андросс Гайл не знал, что Гэвин не был Гэвином. Не знал, что его старший сын гниет под Хромерией. Он считал Дазена мертвым и, похоже, никогда не думал об этом, тем более не горевал. От предателей следует избавляться и никогда их не вспоминать.

– Владыка Призма? – сказал раб.

Гэвин стряхнул последние завитки люксина с пальцев, легкий запах смолы успокаивал.

Комната Андросса Гайла была абсолютно темной. Толстые бархатные шторы закрывали окна, все стены были увешаны слоями того же бархата. Прихожая была выше порога, чтобы свет из коридора не попал внутрь с очередным посетителем. Гэвин извлек суперфиолетовый свет и вошел. Зеленей закрыл за ним дверь. Гэвин сформировал в руке маленький шарик суперфиолета, извлеченного несовершенно, следовательно нестабильного. Нестабильность привела к его медленному распаду на свет своего спектра. Для суперфиолетового извлекателя это было как нести факел, свет которого больше не виден никому. Ни Зеленей, ни Андросс не были суперфиолетами, так что Гэвин мог зажечь сколько хотел неестественного суперфиолетового света.

Пока Гэвин смотрел, Зеленей заложил тяжелой подушкой крохотную щель под дверью за ними. Подождал, пока глаза не привыкнут к темноте. Он не был извлекателем, так что не мог напрямую контролировать свои глаза. В темноте «слепому» – не извлекателю – требуется полчаса или более, чтобы достичь полной чувствительности к свету. Большинство извлекателей по природе делали это за десять минут попросту из-за того, сколько времени они проводили, настраиваясь на свет. Некоторые достигали полной светочувствительности за секунды. Но Зеленей не пытался видеть. Он, очевидно, запомнил, что, где и как в этой комнате расположено много лет назад, он просто убеждался, что не пропустил света в комнаты Высокого Господина Гайла. Удовлетворившись, он наконец открыл дверь.

Гэвин был рад, что держал суперфиолет. Как все извлекатели, он был обучен не полагаться на цвета в смысле влияния на настроение. Как и большинству, ему это часто не удавалось. Особенный соблазн в этом был для полихромов. Для каждого чувства – или противодействия ему – был цвет. Как сейчас. Суперфиолет влек за собой чувство отдаленности, отчуждения или иности. Иногда это казалось ироничным или циничным. И всегда это было как взгляд на себя сверху.

Ты Призма – и боишься старика.