Черная Призма

Гэвин знал, что у Мариссии точно есть организационная схема, согласно которой она убирает его одежду, но какой бы она ни была, ее логики он не понимал. Он порылся в груде рубашек, штанов, портов, плащей, галабий, роб, тауб, петазов, куфий, большинство которых он, возможно, никогда не носил. Оролам, сколько же у него одежды. И это только летняя. Гэвин предположил, что поскольку он Призма, он должен принадлежать всем народам, так что если он будет встречаться с послом или ему вдруг нужно будет посетить Аборнею, у него уже есть местная одежда впору. Он все еще стоял с обнаженной грудью, с размазанным по ожогу бальзамом – Лорду Призме хотя бы хватило мозгов держать лекарства под рукой у себя в комнате, – когда дверь отворилась. В комнату тихонько скользнула Мариссия. Посмотрела на ожог у него на ребрах. Ее нефритовые глаза загорелись гневом, хотя Гэвин не мог сказать – на него или за него. Может, всего понемногу. Она схватила мазь с его стола и мазнула по ожогу. Ой. Похоже, он упустил некоторые участки. Затем она умело перебинтовала его. Она не была ласкова.

– Моему господину нужна помощь, чтобы подыскать другую рубашку? – спросила она.

– Ойййй! – взвыл он. Прокашлялся, опустил голос на октаву. – Пожалуйста.

Она подошла к стопке одежды, которую, он готов был поклясться, он просмотрел тщательно, и из ее глубин тут же выудила нужную рубашку. Гэвин не думал, что когда-либо прежде носил ее, но она была в том стиле, который ему нравился, и достаточно темная на случай, если мазь просочится, чтобы никто не заметил. Мариссия явно обладала собственной магией. Он мог поклясться, что этой рубашки раньше тут не было.

Она начала тихонько насвистывать, одевая и причесывая его; это была старинная милая мелодийка. Мариссия умела хорошо свистеть. О, это же «Потерявшаяся овечка». Намек на то, что он не может найти собственную одежду? Возможно. У него были дела поважнее. Он разобрался с братом, сколько беспокойства может причинить Спектр?

– Я уеду утром или через день, – сказал Гэвин. – Внизу проходит испытания один молодой человек. Кип. Он, э, мой сын. – С Мариссией незачем было называть его «племянником». Мариссия знала, что он заточил своего брата, но даже она не знала, что Гэвин – не Гэвин. Она не видела никого из них до войны, так что ей незачем было знать. Он полностью доверял ей, но чем меньше людей будут знать его секрет, тем дольше он продержится, прежде чем все обрушится ему на голову. – Ему шестнадцать… в смысле, пятнадцать. Ты подыщешь ему одежду и соберешь нам все на пару недель?

– Чтобы сражаться или чтобы производить впечатление?

– И то, и другое.

– Конечно, – просто сказала она.

По пути к дверям Гэвин схватил свой меч в изукрашенных ножнах. В обращении с мечом он в подметки не годился любому черному гвардейцу. Когда-то он был весьма умелым, но как только осознал, что способен извлекать почти любое сочетание цветов и мгновенно создавать себе любое оружие, он перестал практиковаться со сталью так часто, как требовалось для того, чтобы тягаться с профессиональными военными вроде Черной Гвардии.

Конечно, это предполагало честный бой, а у извлекателей такого понятия не было. Черные гвардейцы сами сражались всем, что есть под рукой, – клинком, магией, кубком вина или горстью песка в лицо. Он сунул за пояс пару илитийских пистолетов. Ну просто ради уверенности. Когда Гэвин вышел из дверей, его ждали два черных гвардейца. Его эскорт. Таково было его соглашение с Белой.

Он путешествовал без черных гвардейцев, когда считал это абсолютно необходимым – то есть почти всегда, пока соглашался держать их при себе там, где была велика вероятность покушения. Белой не нравилось, как он интерпретировал их соглашение, но Гэвин яростно цеплялся за свой жалкий огрызок свободы. Он быстро прошел через коридор, разделявший половины этого уровня: его и Белой. Из-за вращения Хромерии половина Гэвина всегда смотрела на солнце. По странной иронии Белой приходилось всегда оставаться в тени, хотя именно его Белая в своих годах ценила это. Это сводило к минимуму соблазн извлекать и приближать свою смерть. Гэвин снова подивился, как ей это удается. Не извлекая, он ощущал себя пустым, слабым. Жизнь была бы жалкой без хроматургии. Хроматургия определяла то, чем он был. Конечно, то же самое было и с Белой, и все же она держалась своей стальной волей и не сгибалась.

Пройдя мимо черных гвардейцев у ее комнаты, он постучал в дверь.

– Ее там нет, – сказал гвардеец слева. – Белая отправилась на встречу с Хромерией. Она подумала, что будет грубо заставлять весь Спектр ожидать из-за опоздания одного человека.

Так ее черные гвардейцы выражали свое неудовольствие. Его собственные черные гвардейцы узнали, куда он идет, как только он свернул к комнате Белой, а не к лифту, но ничего ему не сказали. Гвардейцы Белой поняли, куда он направляется, как только увидели его, но не сказали, что Белая ушла, пока он не постучал, заставив его потратить еще больше времени и опоздать еще сильнее.

Опоздание одного человека? И о чем будет говорить Спектр без меня? Я созвал эту встречу.