Черная роза (СИ)

========== Глава 1. Охота ==========

Ветер выл за стенами петербургского дома князей Волконских, неистово бился в окна, освещенные изнутри, швырял в них мокрую снежную крошку, как злой пьяный подросток — в этом году зима пришла в столицу раньше, чем ушла осень.

По улице чеканным, жестким и пружинистым шагом, в распахнутом вопреки непогоде пальто, лишь кутаясь в длинный развевающийся на ветру алый шарф, шел к воротам особняка человек. Лицо его было скрыто надвинутой на лицо шапкой, но одного взгляда прищуренных глаз цвета льда, брошенного в привратника, словно дротик, хватило, чтобы старик поклонился и открыл калитку.

— Мы никак не ждали Вас пешком, милостивый господин…

Мужчина в пальто звонко, высоким и отчаянно-юным голосом, рассмеялся, похлопав старого слугу по плечу, едва прикрытому куцой стеганкой на вате.

— Какой я тебе «господин», дедушка. Я поэт, а не сноб. До сих пор не понимаю, как меня терпит местное общество — поголовно древних родов? И ладно сам тезка, он и без того почти безвылазно в Тамбове, но остальные…

Он махнул рукой, вложил в морщинистую ладонь целый бумажный рубль, влажный от снега, шепнул, залихватски подмигнув: «для согреву да за мое здоровье», — и зашагал к крыльцу. Там перекинулся парой слов со швейцаром, почти мальчишкой, посмеялся с ним о чем-то и, наконец-то, шагнул в тепло.

Сбросил черное пальто с плеч, размотал длинный кроваво-алый шарф, оказался сам еще совсем юным, тонким, как осока, и таким же гибким, показал престарелой горничной язык, тут же улыбнувшись, и сам повесил одежду на вешалку.

Человеком этим был знаменитый среди интеллигенции и в творческих кругах молодой поэт Сергей Вершинин, несколько лет назад приехавший в Петербург из какой-то глухой деревеньки и совершивший небывалый взлет, оказавшись за полгода одним из самых издающихся поэтов.

Однако…

Никто не знал о цене, которую наивный златокудрый ангел, семнадцатилетний паренек с глазами цвета летнего неба, заплатил за этот взлет.

Сейчас глаза его отблескивали льдом и сталью, кудри распрямились, легли взъерошенной гривой на плечи, до самых лопаток. Не агнец — лев.

И за это тоже было заплачено вперед.

Сергей оправил рубашку, проверил, крепко ли держатся пуговицы жилета, вытащил руки из рукавов пиджака, закрепив его невидимыми английскими булавками на плечах, зевнул и прежним чеканным шагом, словно выщелкивая военный марш каблуками сапог, зашагал к двери в зал, из-за которой доносились звуки двух скрипок, виолончели и альта.

Зимний прием, на который по приглашению братьев Волконских, Сергея и Владимира, собрался весь цвет аристократии и творческой интеллигенции, был в самом разгаре. Музыканты — скрипичный квартет, — играли, судя по фигурам и ритму, вальс… точнее Вершинин не стал бы даже пытаться определить, да и незачем ему было.

Он с легкостью влился в какой-то кружок, заметив знакомые лица, перецеловал запястья близко знакомым дамам, но тут же отправился дальше, по дороге перебросившись приветствиями с одним из хозяев приема — своим приятелем по переписке, Сергеем Волконским, некогда и представившим его широкой публике…

Вспомнив об этом, Вершинин помрачнел, и вернувшие было яркую теплую голубизну глаза его вновь сверкнули сталью. Он продолжил пробираться к столу с закусками и напитками.

Собственно, он и пришел ради двух всего целей, и ни одна не предусматривала особых развлечений, не до того было золотоволосому поэту.

В последние дни он был стеснен в средствах — редакторство художественного журнала медленно переставало приносить прежний доход, и юноша был вынужден не только переехать в другую съемную комнату, но и сильно урезать себя в расходах. Война, тяжелой тенью лежащая на городе и стране, медленно и верно разоряла и карманы, и души людей, и чувствительный двадцатилетний юноша поддался пагубному влиянию окружения, медленно утопая в морфийном тумане, съедающем его деньги алчнее геенны. Морфий давал покой, забирая силы, жизнь и средства, с трудом добываемые на литературном поприще. Юноша давал частные уроки стихосложения некоторым детям зажиточных мещан, которым казалось, что их дитя одарено небывалым талантом, и это было единственным обнадеживающим фактом, но даже этих денег едва хватало, и оттого Вершинин цеплялся за каждую возможность прожить еще один день без растрат.

То и дело он вспоминал спокойную и сытую жизнь под крылом Радина, и тогда сердце взрывалось болью. Радин, Олег, Олеженька…

Ненавистный аристократ, мелочный, властный, нарциссичный, влюбленный в себя.

Его близость и покровительство едва не убили то, что Сергей ценил в себе больше жизни — поэтический талант, но кто мог знать, как воспротивится тот, когда ученик его захотел уйти и начать свой собственный путь? Издательства перестали принимать стихи, говорили честно — какими бы ни были яркими и популярными лирика и баллады Вершинина, Олег полностью обрушил репутацию своего непокорного ангела, перекрыл ему своими собственными связями любые дороги, и в конце концов — лишил и комнаты, ставшей домом за два года жизни в Петербурге.