Черная смерть. История самой разрушительной чумы Средневековья

Неизвестно, через какое время после «допроса» хирург был доставлен по Женевскому озеру в Кларенс, пункт назначения утренней прогулки на лодке, но, скорее всего, прошло не более недели. Более ясной является цель поездки: ранее летом папа Климент VI решительно осудил преследование евреев. «Недавно, – заявил он, – мы все стали свидетелями общественного волнения, или, точнее, позора. Многие христиане считают, что чума распространяется из-за отравленной воды в колодцах. И что делают это евреи по наущению дьявола. Из-за своей поспешности христиане богопротивно убили много евреев, не делая исключений по возрасту и полу»[680]. В такой атмосфере те, кто арестовал Балавиньи, вероятно, сочли благоразумным получить вещественные доказательства вины хирурга. Так случилось, что этим искристым сентябрьским утром, пока дождливый Лондон замер в ожидании смерти, пока монах Морелле считал умерших от чумы в Париже, а Маттео Виллани плакал горькими слезами по своему скончавшемуся брату Джованни во Флоренции, хирург Балавиньи и его сонные охранники отправились в Кларенс в поисках вымышленных улик вымышленного преступления.

Можно только догадываться, о чем думал Балавиньи, когда он сидел, съежившись, на носу лодки и смотрел, как солнце слизывает остатки утреннего тумана, как глазурь с торта. Наверное, душевное состояние хирурга не сильно отличалось от того, что чувствовал Примо Леви, когда его привезли в польский Освенцим одним суровым утром семьсот лет спустя. «Нет человеческого состояния хуже, чем это, – писал Леви. – Они забрали нашу обувь, нашу одежду, даже наши волосы. Если мы скажем что-то, то они просто не будут слушать, а если и послушают, то не поймут»[681]. Будучи пленником в концлагере, Леви обнаружил, что, когда человек теряет все, он часто в конечном итоге «теряет себя». Если мера потери себя – это согласиться с бредом, который несут ваши мучители, то к тому времени, как хирург Балавиньи высадился в Кларенсе, он уже ступил на этот путь. Когда его спросили, знаком ли ему деревенский родник, Балавиньи ответил: да, «это тот самый источник, в который я положил яд». И когда один из горожан, зоркий нотариус по имени Анри Жерар, нашел возле источника тряпку, хирург подтвердил, что это была та самая ткань, «в которую был завернут яд»[682].

Через три недели после потери себя хирург погиб. В начале октября Балавиньи сожгли на костре.

Мы идем
Не спросите: куда?
Мы идем
Нам велено идти
Со времен праотцов
Авраам ушел, Иаков ушел,
Им всем пришлось уйти,
Уйти с этой земли, уйти в другие земли,
Все они шли, склонили плечи,
На протяжении всего пути…

[683]

Тысячелетние скитания евреев начались так же, как и закончились – холокостом. Согласно Тациту, в период с 66 года нашей эры, когда евреи Палестины восстали против Рима в Первой иудейской войне, и по 70 год нашей эры, когда на развалинах Храмовой горы был установлен победный имперский штандарт, было убито или продано в рабство 1 197 000 евреев[684]. Какое-то время после Первой иудейской войны говорили, что в Риме было дешевле купить еврея, чем лошадь. В 128 году нашей эры «почти вся Иудея снова была опустошена». Во втором восстании, согласно данным историка Диона Кассия, было уничтожено 985 деревень и городов, разрушено 50 фортов, убито в боях 580 тысяч евреев, не считая «бесчисленного множества других, погибших от голода, огня и меча»[685]. Дион и Тацит, вероятно, преувеличивали потери евреев, но не слишком сильно. В течение шестидесяти лет между 70 и 130 годами нашей эры сердце еврейской Палестины было уничтожено. Побывав в Иерусалиме в четвертом веке, святой Иероним обнаружил, что земля все еще хранит память о тех годах. Об оставшихся иудеях Иероним писал так: «Печальный народ, дряхлые, маленькие женщины и старики, облаченные в лохмотья и поседевшие раньше времени. В их телах и одежде словно отражался гнев Господа»[686].