Черная смерть. История самой разрушительной чумы Средневековья

Туманным утром величественный папский дворец в Авиньоне возвышался над окружающим его поясом лугов, покрытых дубами и тронутых росой. Он был похож на привидение: башни в форме ракет, разбросанные в величественном беспорядке, покатые крыши и дымовые трубы в форме пирамид, выбрасывающие в небо серые, как голубиные перья, облака дыма. «Valde misterioseum et pulcrum (Очень загадочно и красиво)», – заявил один посетитель. «Жилые помещения его импозантны и удивительно красивы, а башни и стены чрезвычайно прочны»[433], – восхищался другой. Торжественное великолепие дворца усиливалось его расположением на скале над Роной и огромными, похожими на собор, коридорами со сводчатыми окнами, где кардиналы в красных шляпах мелькали в узорах тени и света, словно живые шахматные фигуры.

Ежедневно к папскому обеденному столу доставлялись живая морская рыба из Марселя, пресноводная рыба из Роны, овцы и крупный рогатый скот с альпийских пастбищ, а также птица и овощи из сельского Прованса. Во дворце также насчитывалось более четырехсот слуг, которые работали в нескольких кухнях, столовых, монетных комнатах. Во дворце была папская парная с котлом, зоопарк для льва и медведя, а также проживало большое количество папских родственников, большинство из которых были одеты в дорогую парчу и мех и, как правило, передвигались в сопровождении одного или двух рыцарей[434].

Когда его спросили, почему он был более расточителен, чем его предшественник, Климент VI надменно ответил: «Мои предшественники не знали, как именно нужно быть папами»[435].

В то время как все в Авиньоне, кто был по чину выше епископа, жили в достатке, остальные прозябали в нищете. Как заметил ученый Моррис Бишоп, перемещение огромной папской бюрократической машины, курии, в провинциальный Авиньон было сродни перемещению Организации Объединенных Наций в небольшой городок в Новой Англии[436]. Почти мгновенный приток тысяч новых жителей подорвал местную инфраструктуру, а затем вовсе сломал ее. Петрарка, когда-то живший здесь, жаловался, что Авиньон был самым мрачным, многолюдным и неспокойным городом из всех существующих, «чашей, переполненной нечистотами со всего мира»: «Какими словами можно выразить то, насколько отвратительны зловонные переулки, грязные свиньи и лающие собаки, грохот колес, сотрясающий стены, и телеги, перегораживающие извилистые улицы. Столько здесь разношерстного народа – самых последних бедняков и высокомерных богачей!»[437] Мистраль, провансальский вариант сирокко, был еще одним проклятием города. Этот ветер поднимал в воздух бумаги, задирал дамам юбки, жег глаза и оставлял на всем тонкий слой пыли. Но мало кто жаловался, поскольку, как гласила местная поговорка, «avenio, cum vento fastidiosa, sine vento venenosa» – «когда дует ветер, в Авиньоне ужасно, но без него в городе можно просто умереть»[438].

Больше всего папские чиновники страдали от отсутствия соответствующей инфраструктуры, говорит профессор Бишоп[439]. Зимой они мерзли в неотапливаемых, продуваемых насквозь помещениях, а летом, чтобы защитить груды бумаг от разрушительного мистраля, задыхались в закрытых ставнями комнатах и круглый год работали в полумраке. Свечи из пчелиного воска были слишком дорогими для повседневного использования, свечи из сала ужасно пахли и требовали постоянной обрезки фитиля, а масляным лампам не хватало мощности освещения для работы с бумагами. Каждый вечер с болью в суставах и уставшими от напряжения глазами чиновники из курии вставали со своих стульев и выходили на улицы Авиньона. Достопримечательностей в городе не было, друзей, к которым можно было бы сходить в гости, тоже, поэтому церковные клерки направлялись в местные таверны, чтобы выпить и поужинать. Жители хвастались, что в Священном городе было всего два публичных дома, а в Авиньоне – целых одиннадцать.

«Город, преисполненный гордыни, жадности, потворства своим слабостям и разврату», – говорила святая Бригитта Шведская. «Вавилон Запада»[440], – соглашался с ней Петрарка.

С одной стороны, Авиньон критиковали, с другой – не гнушались того, чтобы, приехав, рассматривать его, разинув рот от удивления.

Прогуливаясь воскресным утром весной 1345 года по мосту в Авиньоне, можно было встретить много знаменитостей, включая самого Петрарку. Когда его изящная фигура появлялась из дубовой аллеи возле Рю-де-Лис, где жили папские служащие и коренные авиньонцы, он выглядел так, каким его описал его друг Боккаччо: легкая и проворная походка, веселый взгляд, круглое и красивое лицо. Напрасно пытаясь убедить самого себя в отсутствии тщеславия, Петрарка в «Письме к потомкам» пишет: «Я не отличаюсь выдающейся внешностью», но затем, несколькими предложениями позже, он хвастается перед читателем своими «карими, лучистыми глазами» и «благородным цветом лица, ни светлым, ни темным»[441].