Черная смерть. История самой разрушительной чумы Средневековья

Но угроза со стороны англичан, по крайней мере, была понятна, а зрелищность и романтический ореол войны послужили воодушевлением для беспокойных душ и умов. Париж летом 1346 года, как и Париж летом 1914 года, буквально трещал от напряжения: возгласы и аплодисменты эхом разносились по улицам, площадям и рынкам, когда оглашался arrière-ban – всеобщий призыв к оружию. 15 августа состоялось захватывающее зрелище, в котором самые смелые рыцари королевства под предводительством бравого графа Алансона, брата короля, устремились навстречу врагу в сопровождении отряда генуэзских лучников и слепого короля Иоганна Люксембургского. Весь день грохот конских копыт эхом разносился по мощеной Гранд-Рю. До города долетали волнительные слухи о том, что король Филипп VI вызвал Эдуарда на рукопашный бой (Эдуард отказался)[517]. Филипп, сидящий на коне, как простой рыцарь, и обращающийся к народу перед тем, как отправиться в боевой поход, привел в восторг скромных парижан и вселил в них надежду. «Мои добрые люди, – заявил величавый Филипп, – не сомневайтесь, англичане не подойдут к вам ближе, чем они сейчас»[518][519].

Летом 1346 года в Париже вывешивали флаги, трубили в трубы и били в барабаны. Летом 1348 года Парижу ничего не оставалось, как ходить в церкви, жечь свечи, собирать слухи, думать и ждать. «Все вокруг, все мы, все в Париже напуганы», – писал врач Питер Дамузи, живший к северу от города. Дамузи, бывший член парижского медицинского факультета, пытался занять свой ум написанием трактата о чуме, но ее приближение все больше и больше вселяло в него беспокойство. «Я пишу, не оглядываясь на время, – написал он однажды, а позже с большей настойчивостью добавил: – У меня нет иного времени, помимо настоящего, чтобы рассказать или написать больше»[520].

Отчет врача Дамузи – один из немногих, которые у нас есть. Из него мы узнаем о том, что к лету 1348 года ожидание эпидемии стало обычным явлением. И хотя чума распространялась очень быстро, часто продвигаясь на несколько миль за один день, первый шок у людей прошел. Большинство населенных пунктов знали о прибытии болезни за несколько дней и даже несколько недель. Достаточно времени для раздумий, удивлений и волнений.

Восемь месяцев спустя находящийся в ожидании Страсбург выразит свое беспокойство весьма странным образом – в городе будет убито девятьсот евреев. «Их сопроводили на их же собственное кладбище, завели в дом, подготовленный для сожжения, по пути толпа раздела их догола – люди сорвали с них одежду и нашли много припрятанных денег»[521], – рассказывал местный летописец. В Париже не было евреев, которых можно было бы сжечь, поскольку их всех оттуда изгнали, поэтому долгими дождливыми неделями в мае, июне и июле 1348 года людям не оставалось ничего другого, как читать молитвы и собирать слухи, многие из которых были «ошеломляюще поразительными». Из Нормандии на западе, из Авиньона на юге и из населенных пунктов, находящихся между ними, доходили рассказы о церковных колоколах, эхом звенящих на пустынных улицах, о черных чумных флагах, развевающихся над селениями, о заброшенных деревнях, где единственный звук, который можно было слышать, – это хлопанье на ветру двери фермерского дома. Всеобъемлющая сила эпидемии дала парижанам достаточно времени, чтобы осознать значение любви, долга и чести во время чумы. Что бы они сделали, если бы заболел любимый человек? Что бы сделал любимый человек, если бы они оба заболели? Страх заражения отличает психологию чумы от психологии войны. При чуме страх в человеческих отношениях действует как растворитель – он каждого превращает во врага, заставляет каждого изолироваться ото всех. Во время чумы каждый человек становится своего рода островом – маленьким, призрачным островком подозрений, страха и отчаяния.

«В августе над Парижем на западе была видна очень большая и яркая звезда», – писал летописец де Венетт, который считал, что сияние этой звезды «предвещало ужасную эпидемию, которая вскоре и случилась»[522]. Однако, поскольку никто не уверен, когда именно чума появилась в Париже – по разным оценкам, это произошло с мая по август, причем наиболее вероятно – в июне, – ее начало должно было менее впечатляющим, чем сияющая звезда летописца.

Летним утром, когда небо снова затянули тяжелые, с темными пятнами, дождевые облака, а улицы наполнились слабым светом, возможно, одна молодая домохозяйка проснулась с ужасной болью в животе. Подняв ночную рубашку, она увидела опухоль размером с миндаль несколько дюймов выше лобковых волос. Несколько дней спустя, когда миндаль стал размером с яйцо, у одного из ее детей появилась опухоль за ухом. Затем старуха, которая жила над заболевшей семьей, слегла с ужасной лихорадкой, а молодого патера[523], жившего под ними, начало сильно рвать. А потом проститутка, с которой спал патер, проснулась от боли в животе, а затем…