В Оксфордшире, графстве к востоку от епархии Ральфа, чума принесла с собой такие разрушения, что в уцелевших документах отчетливо чувствуется ощущение конца света. В 1359 году, как нам становится из них известно, в маленькой деревушке Тилгарсли больше не с кого было собирать налоги, потому что с 1350 года она была заброшена, в соседнем поместье Вудитон после «случившегося мора проживало всего несколько человек, да и те бы тоже ушли, если бы брат Николас Аптонский не заключил с ними соглашение»[574]
. В Оксфорде, который из-за чумы лишился трех мэров, среди немногих сохранившихся документов была обнаружена петиция одного чиновника, работавшего в университете, и данные о смертности. Чиновник жалуется, что университет разрушен и ослаблен эпидемией, так что его имущество «вряд ли возможно сохранить или обезопасить»[575]. Данные о смертности приведены бывшим канцлером города, жестоким Ричардом Фицральфом, архиепископом Армы. В 1357 году он писал, что раньше «в Оксфордском университете было тридцать тысяч студентов, а ныне [в 1357 году] осталось менее шести тысяч»[576]. Поскольку сам город Оксфорд, не говоря уже об университете, не мог вместить тридцать тысяч душ, епископ, несомненно, преувеличивал. Тем не менее правда заключалась в том, что погибло очень много людей. Наиболее достоверно трактует события, произошедшие в Оксфорде, один ученый восемнадцатого века, который говорит, что, когда осенью 1348 года в город пришла чума, «те, у кого были дома и собственность, изолировались от других [хотя чума не пожалела и их], а те, кто не смог этого сделать, были почти полностью сметены в лица земли. Двери школ были закрыты, колледжи и залы заброшены, и не осталось никого, кто мог бы позаботиться об имуществе или хоронить мертвых»[577].В завещаниях не прочитать деталей повседневной жизни той осени: там ничего не говорится о бесконечном стуке дождя по соломенным крышам, о глухом стуке лопат на церковных кладбищах, о плаче детей, оставшихся без родителей, и родителей, лишившихся детей, а также о гниющих тушах тысяч овец и коров, лежащих в сырых полях за пределами маленьких деревушек южной Англии. Массовая гибель животных была обычным явлением во время чумы, но, судя по средневековым данным, в Англии она достигла особо крупных размеров. «В тот же год [что и чума], – говорил один летописец, – по всему королевству прокатилась огромная волна эпидемии среди овец. Так, в одной деревне только на одном пастбище умерло пять тысяч овец, а их тела были настолько изуродованы болезнью, что ни одно животное или птица не рисковали приблизиться к ним»[578]
.Гибель животных в Англии, по всей вероятности, была вызвана чумой крупного рогатого скота и печеночными сосальщиками, болезнями, которые возникают именно в сырую погоду. В 1348 и 1349 годах их распространению, вероятно, еще больше способствовало отсутствие пастухов, которые могли бы ухаживать за больными стадами. Однако в других регионах падеж скота мог быть вызван эпидемией чумы. Во Флоренции от нее гибли собаки, кошки, куры и волы, у многих из которых, как и у людей, появлялись бубоны. Самый впечатляющий отчет о гибели животных принадлежит одному средневековому арабскому историку, который рассказывал, что в Узбекистане львы, верблюды, кабаны и зайцы «лежали мертвые в полях, все покрытые нарывами»[579]
.В Англии, как и в других странах, одним из немногих факторов, который мог определенным образом защитить от эпидемии, было социальное положение. Каменные дома богачей были менее уязвимы перед инфицированными крысами[580]
, а аристократия и дворяне в целом имели лучшее здоровье[581]. В самом деле, большинство современных людей пятидесятилетнего возраста позавидовали бы великолепной физической форме Варфоломея де Бургерша, рыцаря и дипломата времен Эдуарда III. Когда Бургерш скончался, будучи уже в зрелых годах, он все еще имел худощавое, мускулистое телосложение, широкие плечи, полный набор зубов и никаких признаков остеоартрита, следы которого присутствовали на всех обнаруженных средневековых скелетах. Согласно одной из оценок, только 27 процентов аристократов и богачей Англии умерли от чумы, по сравнению с 42–45 процентами приходских священников и 40–70 процентами крестьян[582].Однако, как отмечалось в одном из стихотворений того времени, никто, даже самые знатные особы, не был застрахован от эпидемии.