Чёрная стая

Граф Шемет жил на широкую ногу, держал два великолепных выезда и полдюжины верховых лошадей, задавал обеды и пирушки, но по своему холостому положению и молодости лет принимал у себя исключительно товарищей по разгульной жизни. Светскими обязанностями он, по возможности, пренебрегал, хотя визиты по списку, оставленному отцом, отдавал по праздникам и в именины, и посещением балов и оперы не манкировал. Впрочем, юный возраст и невысокий чин исключали его из реестра возможных женихов, и маменьки невест вовсе не горели желанием ввести его в число постоянных гостей дома.

Зато у светских дам корнет пользовался неизменным успехом. Падал ли у красавицы веер, роняла ли она платок, граф неизменно оказывался рядом, с самым учтивым видом подавая потерю, умел сказать прелестный, но учтивый комплимент, угадывал, когда поднести мороженое и, что важнее всего, блестяще танцевал мазурку. Тонкий как струна, прямой как клинок, он легко взлетал над сияющим паркетом, выделывая коленца и усы, и недрогнувшей рукой касался изящных пальчиков, опустившись на колено и ведя свою даму по кругу, с легчайшей лукавой улыбкой и томным взглядом из-под полуопущенных ресниц.

Но о делах амурных, даже в разговоре с друзьями, хранил загадочное молчание. Если победы и были — он ими не хвалился. На устраиваемых товарищами в складчину «афинских вечерах», куда привозили девиц из «веселого дома», содержавшегося французской мадам, только сидел у стены со стаканом шампанского, молча наблюдая за действом потемневшим до синевы взглядом. Это было тем более удивительно, что благочестием юный граф не отличался, а вольнодумством, иногда даже святотатственным, превосходил самых отчаянных фрондеров.

Правила светской игры корнет Шемет усвоил твердо. С дамами был обходителен, с их мужьями — приветлив и скромен, с государственными мужами — учтив и молчалив, с друзьями — весел и беспечен. Все это были роли, и играл он их с подобающим высокому происхождению и положению в свете блеском.

Так продолжалось до рождества 1810 года, до того дня, как на придворном балу взгляд его встретился с черными блестящими глазами княгини Лидской. Двадцатисемилетняя вдова екатерининского генерала только вернулась в Петербург из подмосковного имения, где она отбывала траур по своевременно почившему супругу. В большом свете княгиню принимали, но за спиной шептались о том, что у нее «есть прошлое», и визитами часто обходили. Марья Сергеевна отвечала на косые взгляды гордым поворотом прелестной головки и презрительной улыбкой, но своим поведением лишь подавала повод для новых подозрений, принимая у себя просвещенных мужей, художников, поэтов и прочих властителей дум, не считаясь со светскими условностями.

Юный граф начал осаду, нисколько не заботясь о том, чтобы скрыть свое увлечение от пристальных взглядов общества. Его видели стоящим у подъезда особняка княгини, отъезжающей на прогулку по Невскому, он тенью следовал за ней на балах, гарцевал у нее под окнами в парадном мундире, горяча жеребца. Но ответом ему был лишь надменный взгляд и горделиво поднятый подбородок. Репутация княгини, устоявшей перед столь решительным напором юного корнета, заметно упрочилась, хотя дамы, начавшие наносить ей утренние визиты, меж собой толковали, что она излишне жестока к бедному мальчику. Друзья подтрунивали над Войцехом, но он только загадочно улыбался и продолжал свою безумную игру.

* * *

Теплый свет одинокой свечи коснулся сомкнутых век, и Войцех открыл глаза, вглядываясь в полумрак. Золотистыми искрами пламя осветило рассыпавшиеся по округлым плечам темные кудри, блеснула влажная чернота горячего взгляда.

— Тебе пора, — шепнула княгиня, проводя кончиками пальцев по его груди, — рассвет близко.

— Ты — это ночь, — так же тихо ответил Войцех, удерживая нежную руку, не давая ей ускользнуть, — твои глаза — как звезды во тьме, твои губы — огненный родник, и, чем больше я пью, тем сильнее жажда.

— Ты поэт, — улыбка коснулась ярких губ и погасла в темноте.

— Если бы, — вздохнул Войцех, — рифмы бегут от меня. Только и могу, что чужие стихи читать.

— Тебе пора, — повторила княгиня, поднимая свечу повыше и вглядываясь в пересохшие розовые губы, — но жажда и вправду мучит тебя. Кофею хочешь? Я прикажу сварить.

— Не хочу, — нахмурился Войцех, — я тебя хочу. Иди ко мне, Мари, у нас еще есть время, до того как мне…

* * *

Мари высвободилась из его объятий и, накинув атласный халат, подошла к окну, заглянув за тяжелую занавесь.

— Не приезжай сегодня, — она вернулась на кровать и снова позволила Войцеху притянуть себя поближе, — за окнами метель. Скоро весь Петербург начнет меня убеждать сдать бастионы.

— Как бы мне этого хотелось, — шепнул Войцех, зарываясь лицом в темные кудри, — пусть бы весь свет узнал, весь мир. Разве это дурно — любить?

— Молчи, молчи, — в голосе ее послышался испуг, — не искушай ложной надеждой. Когда-нибудь…

Но Войцех уже не слышал ее слов, покрывая поцелуями блеснувшие слезами глаза.

* * *