Чернильное сердце

Девочка сделала предостерегающий жест, приложив палец к губам, потом, прижав упиравшегося Гвина к себе, достала из-под ошейника записку. Куница стала угрожающе цокать и попыталась схватить ее за палец – она не любила, когда ее долго удерживали, и кусала за это даже Сажерука.

– Что это у тебя? Крыса? – Фенолио, стряхнув оцепенение, подошел поближе. Мегги отпустила куницу, и та снова прыгнула на подоконник. – Куница! – воскликнул Фенолио. – Откуда она тут взялась?

Мегги тревожно посмотрела на дверь. Слава богу, часовой ничего не услышал. Фенолио, зажав рот, изучал Гвина с таким изумлением, что Мегги едва удержалась от смеха.

– У нее рога! – прошептал он.

– Так ведь это ты придумал ее таким!

Гвин сидел на подоконнике, недовольно шурясь на солнце: обычно днем он спал. Так как же он попал сюда?

Мегги выглянула из окна, но, кроме служанок, никого во дворе не увидела. Она отошла подальше от окна и стала читать записку.

– От твоего отца? – Фенолио заглянул ей через плечо.

Мегги кивнула, сразу узнав его почерк. Сердце у нее запрыгало от радости. Она следила глазами за буквами с такой тоской, как будто они были тропинкой, в конце которой ее ждал Мо.

– Что это за галиматья? – проворчал Фенолио. – Невозможно прочитать!

– Это по-эльфийски! – улыбнувшись, прошептала Мегги. – После того как я прочитала «Властелина колец» и узнала про руны, мы с Мо стали использовать их как тайнопись. Но Мо немножко разучился ими писать, наделал столько ошибок.

– Ладно, а что там все-таки написано?

Мегги прочитала записку вслух.

– Фарид? Это еще кто?

– Мальчик. Ты видел его. Мо вычитал его из «Тысячи и одной ночи». Он был с Сажеруком, когда тот убежал от тебя.

Мегги сложила записку и снова выглянула в окно. Одна из служанок, разогнув спину, стряхивала с рук землю и задумчиво смотрела на высокую стену, словно мечтала вырваться на волю, птицей перелетев через нее.

Как же Гвин попал сюда? Неужели сам нашел дорогу? Это было невероятно. Кто-то ему помог.

Мегги спрятала записку в рукаве. Гвин так и сидел на подоконнике. Сонно щурясь, он вытянул шею и принюхивался – может, чуял голубей, которые иногда садились на окно.

– Покорми его хлебом, чтобы не сбежал, – шепотом попросила Мегги Фенолио и стащила с кровати свой рюкзак.

Где же ручка? И карандаш куда-то подевался. Ах, вот он. Один огрызок и остался. Но где взять бумагу? Она вытащила из-под матраса какую-то книгу Дариуса и аккуратно оторвала страничку форзаца. Никогда в жизни она не позволяла себе ничего подобного, но сейчас это было необходимо.

Она опустилась на колени и прямо на полу принялась писать ответ, умело выводя эльфийские руны. Их она могла написать даже с закрытыми глазами самой темной ночью.

«Мы в порядке. Я тоже так умею, Мо! Я вычитала Динь-Динь, а завтра вечером Каприкорн велел мне вычитать Тень из «Чернильного сердца», чтобы она уничтожила Сажерука».

Она ничего не написала ни о Резе, ни о том, что, возможно, видела свою мать, которой, если никто не помешает Каприкорну, осталось жить всего два дня. Такие новости не могли уместиться даже на самой большой бумаге.

Гвин грыз хлеб, который дал ему Фенолио. Мегги сложила записку и привязала ее к ошейнику зверька.

– Будь осторожен! – прошептала она ему и бросила остатки хлеба во двор.

Куница легко сбежала вниз по стене. Одна из служанок вскрикнула, когда она проскочила у нее под ногами. Она прокричала остальным женщинам что-то про кур Каприкорна, но зверька уже и след простыл.

– Значит, твой отец пришел за тобой! – прошептал Фенолио и встал рядом с Мегги у открытого окна. – Он где-то там, за стеной, – сощурился старик, глядя на солнце. – Все будет хорошо, я же говорил. И оловянного солдатика тебе отдадут. А теперь, – сказал он, – не грех воспользоваться тем, что Баста такой суеверный. Какая удача, что я придумал ему этот маленький недостаток!

Мегги не понимала, о чем он говорит. Она думала только об одном: Мо здесь.

Темное место

– Джим, приятель, – прохрипел Лукас, – короткой была наша поездка. Жаль, что теперь тебе придется разделить мою участь.

Джим вздохнул.

– Мы же с тобой друзья, – тихо ответил он и прикусил нижнюю губу, чтобы она не дрожала.

М. Эйде. Джим Пуговка и Лукас-машинист

Сажерук думал, что Каприкорн до самой казни оставит их в этой проклятой сетке, но они провисели в ней только одну ночь, которая показалась ему бесконечной. Ранним утром, как только первые солнечные лучи коснулись стен церкви, Баста приказал спустить их. Сажерук со страхом в душе подумал, что Каприкорн решил избавиться от них как можно быстрее, и не мог справиться с дрожью в ногах. Он не понимал, почему так дрожат колени – от страха или оттого, что он провисел ночь в сетке. Даже почувствовав под собой каменный пол, он едва держался на ногах.