Чернобыль: История ядерной катастрофы

По заведенному порядку для расследования причин аварии надо было сформировать специальную комиссию. Кто-то в ЦК или в Совете министров решил, что ее состав должен быть как можно более представительным. Руководителем комиссии назначили начальника Майорца – шестидесятишестилетнего Бориса Щербину, заместителя Председателя Совета министров, курировавшего энергетический сектор. В комиссию вошел сам Майорец, руководящие работники и специалисты из его министерства, а также сотрудники других министерств, Академии наук СССР и Академии медицинских наук. Первые члены комиссии, не самые высокопоставленные представители различных министерств, вылетели из Москвы в Киев около девяти утра. Оттуда, кого на машине, кого по воздуху, их доставляли в Припять. Позже в тот же день в Киеве сели еще несколько самолетов из Москвы с десятками руководящих работников и специалистов[168].

Майорец вылетел из Москвы в субботу 26 апреля около четырех часов дня. В Припяти он рассчитывал провести самое большее пару дней, уладив все к началу недели. Заведующий сектором атомной энергетики ЦК КПСС Владимир Марьин также был настроен оптимистично. Воодушевленный сообщениями о том, что радиационный фон якобы не растет, перед вылетом в Киев он сказал попутчикам: «Удивительно, но грязи нет. И самое главное – реактор цел. Прекрасный реактор!»

Заместитель Майорца по атомной энергетике Геннадий Шашарин, вынужденно прервавший отдых в крымском санатории, в самолете обдумывал создание рабочих групп для оценки ущерба и организации ремонтных работ. Строительное начальство взвешивало варианты восстановления крыши энергоблока[169].

Но как только делегация приземлилась в Киеве, стало ясно, что все далеко не так благополучно. Министр энергетики Украины сообщил Майорцу, что радиационный фон в районе атомной станции повышен. Прилетев в Припять, члены комиссии, к своему удивлению, не увидели среди встречающих никого из руководства АЭС – ни директора Брюханова, ни главного инженера Фомина. Зато тут как тут был всегда энергичный и деловой начальник управления строительства станции Василий Кизима. С аэродрома Майорец в компании местного партийного начальства отправился в горком КПСС, а Марьин и Шашарин сели в газик Кизимы и поехали к аварийному блоку. Там они испытали первый шок. Разрушения оказались куда более масштабными, чем следовало из докладов Брюханова. «Стыдно было смотреть на все. Думалось невольно: неужели это мы привели к этому? Еще по дороге сюда, когда в поле зрения появился разрушенный блок, Марьин стал кричать: мол, вот до чего дожили. Это, стало быть, и наша работа, говорит, в этом ужасе, в одной куче с работой Брюханова и Фомина». Кизима тоже во всем винил Брюханова. По словам Шашарина, он «от размазни Брюханова ничего другого и не ждал. Это, по мнению Кизимы, должно было случиться рано или поздно»[170].

Кизима остановил газик у завала в торце четвертого энергоблока. «Бесстрашный Кизима, – вспоминал Шашарин, – ходил и как хозяин сокрушался, что вот-де, мол, строишь, а теперь вот ходи по разрушенным плодам труда своего». Марьин был в бешенстве от увиденного и в сердцах наподдал ногой по валявшемуся на земле графитовому блоку. Только позже Шашарин осознал, что графит излучал 2000 рентген в час, а куски ядерного топлива – и все 20 По его воспоминаниям, среди обломков было трудно дышать, «жгло глаза, душил кашель, появилась какая-то внутренняя суетливость, неотчетливое желание драпануть куда-нибудь». Они вернулись в машину и направились к подземному бункеру, где их ждали руководители атомной станции[171].

Прибытие московских специалистов заметно облегчило положение Брюханова и его подчиненных. Подавленные чувством вины за аварию, они по-прежнему не понимали ее причин. Появление столичного начальства снимало с них ответственность за последующее развитие событий. Теперь они отвечали только за то, что уже произошло. Вновь прибывшие отмечали, что руководители станции выполняли все поручения, но сами никаких решений не принимали. «Приезд начальников имел большой психологический эффект. А они все очень серьезные – эти большие чины. Вызывают к себе доверие. Мол, вот приехали люди, которые все знают, все понимают… – вспоминал парторг станции Сергей Парашин. – Мы, персонал, что-то делали механически, как сонные мухи»[172].