Чернобыль: История ядерной катастрофы

Щербина как нельзя лучше подходил на роль председателя полномочной правительственной комиссии. Вот только утром 26 апреля он был далеко от Москвы, в Барнауле. По выходным он часто отправлялся лично проинспектировать предприятия и стройки в самых разных уголках Советского Союза, и в ту субботу как раз находился в очередной поездке. Николай Рыжков срочно вызвал своего заместителя в Москву, где они около двадцати минут обсуждали Чернобыльскую аварию, по-прежнему уверенные, что уровень радиации остается в пределах нормы. После этого, вместе с еще остававшимися в Москве членами комиссии, Щербина вылетел в Киев[177].

По пути в самолете Щербина прослушал экспресс-курс по истории атомных катастроф. Преподал его председателю комиссии сорокадевятилетний ученый Валерий Легасов. Среднего роста, в очках, с крупным носом и полноватыми губами, Легасов был первым заместителем Анатолия Александрова, директора Института атомной энергии имени Курчатова. Всю субботу он провел на заседании партийно-хозяйственного актива Министерства среднего машиностроения, в чьем подчинении находился Курчатовский институт.

«По складу своего характера, по многолетней воспитанной привычке, я вызвал машину и поехал на партийно-хозяйственный актив», – рассказывает Легасов. О том, что на Чернобыльской АЭС произошла авария, он узнал еще до начала заседания, но большого беспокойства это известие ни у кого не вызвало. Главным докладчиком был восьмидесятисемилетний министр среднего машиностроения Ефим Славский, который в 1960-е годы вместе с начальником Легасова Анатолием Александровым принимал участие в конструировании и строительстве РБМК. Выступление Славского продолжалось два часа, и за это время он только однажды мимоходом упомянул об аварии.

«Мы все уже привыкли к тому, что этот престарелый, но демагогически весьма активный деятель громким уверенным голосом в течение часа излагает то, как у нас в ведомстве замечательно и прекрасно, – рассказывает Легасов. – В этот раз, воспевая гимн атомной энергетике, большие успехи в построении которой были достигнуты, он скороговоркой сказал, что сейчас, правда, в Чернобыле произошла какая-то авария. Чернобыльская станция принадлежала соседнему министерству, Министерству энергетики. Ну так, скороговоркой, сказал, что, вот они там что-то натворили, какая-то там авария, но она не остановит путь развития атомной энергетики»[178].

В перерыве после выступления Славского Легасов узнал, что его включили в состав правительственной комиссии во главе с Щербиной и что к четырем часам дня ему надлежит явиться в аэропорт. Плакали выходные, подумал Легасов и поехал к себе в институт. Там он собрал всю доступную техническую документацию по реакторам типа РБМК и по Чернобыльской станции, расспросил коллег, хорошо знавших реакторы этого типа, и отправился в аэропорт.

В самолете, просвещая Щербину в области атомной энергетики, Легасов «пытался рассказать Борису Евдокимовичу про аварию на станции Три-Майл-Айленд, которая произошла в США в 1979 году». Там неисправность одной из систем электростанции, вовремя не обнаруженная персоналом, привела к утечке теплоносителя и быстрому повышению уровня радиации. По семиуровневой шкале ядерных событий аварии был присвоен пятый уровень. 140 000 человек по своей воле временно покинули двадцатимильную зону вокруг станции. Легасов утверждал, что «скорее всего, причина, приведшая к той аварии, никакого отношения не имеет к событиям в Чернобыле из-за принципиальной разности конструкций аппаратов». И он был прав. Водо-водяной реактор, который использовали американцы, намного безопаснее РБМК. Кроме того, у американского реактора имелась бетонная защитная оболочка, которой не было у РБМК. Поэтому авария, с которой предстояло иметь дело советской комиссии, была гораздо серьезнее случившейся на Три-Майл-Айленд[179].

На летном поле в Киеве Легасову бросилась в глаза «кавалькада черных правительственных автомобилей и тревожная толпа руководителей Украины… Лица у всех были тревожные, точной информацией они не располагали, но говорили, что там дело плохо». Легасов с коллегами погрузились в автомобили и поехали в Чернобыль, а оттуда в Припять. Местность вокруг была живописная, и члены комиссии, прибывшие днем, успели сполна насладиться природными красотами. «Уже вовсю бушевала весна, сады цвели. На речке Уж полно гусей, – вспоминал один из них. – И вообще, ощущение природного изобилия не покидало нас по всему пути». Щербина и Легасов практически ничего этого не видели. В начале восьмого, сразу после захода солнца, их взорам предстала совсем другая картина. «Когда мы подъезжали к городу Припяти, поразило небо километров за восемь-десять от Припяти. Багровое такое, точнее малиновое, зарево стояло над станцией», – вспоминал Легасов[180].