Чернобыль: История ядерной катастрофы

Поздно вечером к Щербине подошел Армен Абагян, директор ВНИИАЭС, московского института, занимавшегося вопросами эксплуатации атомных станций, и потребовал срочно начать эвакуацию. Во время взрывов он находился вблизи станции и был вынужден со своими спутниками спрятаться под металлическим мостом. «Я говорил ему, что дети бегают по улице, здесь же люди постиранное белье вывешивают для просушки. А в воздухе радиоактивность, – вспоминал Абагян. – Это подействовало в обычном человеческом плане». Но по советским правилам, утвержденным в 1963 году, эвакуацию гражданского населения полагалось производить только в случае, если доза облучения превышала 75 рентген, хотя среди специалистов по этому поводу были разные мнения. Пока же, как показывали расчеты, при имевшемся уровне радиации жители Припяти получали около 4,5 рентгена в день. Поэтому Евгений Воробьев, заместитель министра здравоохранения и главный в комиссии по медицинской части, отказывался брать на себя ответственность за объявление эвакуации[185].

Разгорелась дискуссия. Как позднее утверждали некоторые из членов комиссии, ее исход в значительной мере предопределил Легасов. Председатель Киевского облисполкома Иван Плющ вспоминает: «Академик Легасов… положил руку на сердце, как будто принимал присягу, и сказал: „Я вас прошу, вывозите людей, потому что я не знаю, что будет с реактором завтра. Он неуправляемый. Мы воду льем, а она уходит неизвестно куда. Мы делаем то, что никогда еще не делалось. И какие последствия будут от этого, я предсказать вам как ученый сегодня не могу. Поэтому прошу: вывозите людей“». Воробьев, по словам Плюща, выступал против. «Людей можно вывозить при радиации в 25 бэр. У нас такая норма, – говорил он, используя биологический эквивалент рентгена. – А тут, видите ли, миллирентгены, рентгены называли. Мы не можем подтвердить необходимость эвакуации». Как вспоминал Легасов, «физики… предчувствуя, что динамика будет меняться не в лучшую сторону, настаивали на обязательном принятии решения об эвакуации… и, значит, медики… уступили физикам»[186].

В конце концов Легасов, Абагян и другие физики убедили Щербину. «Где-то в десять или одиннадцать часов вечера 26 апреля Борис Евдокимович, прослушав нашу дискуссию, принял решение об обязательной эвакуации», – вспоминает Легасов. Но решения одного Щербины для этого было недостаточно. «Доложили одному секретарю, а он говорит: „Я не могу вам дать согласия на это“. Пробились к другому, тот тоже посочувствовал, но сказал, что согласия дать не может. А к третьему и пробиться было нельзя». Тогда Щербина позвонил своему начальнику, председателю совета министров Николаю Рыжкову. «В субботу вечером мне позвонил Щербина, – рассказывает Рыжков, – и доложил обстановку: „Мы замерили радиацию… Припять надо эвакуировать. Срочно. Станция рядом, она вышвыривает радиоактивную заразу“. А в городе народ живет на полную катушку, свадьбы играют… Решаю: „Завтра эвакуация, сегодня готовьте поезда, автобусы, народу скажите, чтобы брали самое необходимое, деньги, документы и все. Никакой мебели“». В час ночи городские власти Припяти получили от Щербины срочный приказ подготовить списки граждан, подлежащих эвакуации. На это отводилось всего два часа. Эвакуацию планировали начать рано утром[187].

У заседавших в конференц-зале Припятского горкома партии день выдался долгий и непростой. Начался он с потрясшего всех известия о взрыве на АЭС, затем последовали стадии замешательства, неверия и отрицания. К ночи отрицание уступило место полному осознанию масштаба катастрофы и того, что худшее, возможно, еще впереди. Возобновилась ли цепная реакция? Будут ли взрывы? Если да, то как они скажутся на населении Припяти и окрестных населенных пунктов? Между тем до украинской столицы, Киева, от станции по прямой меньше 100 километров. Ответов на эти вопросы ни у кого не было, да и ночью мало что можно было предпринять. Оставалось дожидаться рассвета и надеяться, что он не принесет новой беды.

Глава 9 Исход

Когда наконец было принято решение эвакуировать Припять, Александр Ляшко вздохнул с облечением. Не побоявшись заработать клеймо «паникера», семидесятилетний председатель Совета министров Украины начал готовиться к возможной эвакуации сразу же после того, как в ночь на 26 апреля его разбудил телефонный звонок из Москвы. Ляшко так никогда и не смог объяснить, почему он с самого начала предвидел необходимость эвакуации, тогда как остальные союзные и республиканские руководители пребывали в уверенности, будто ситуация на Чернобыльской АЭС находится под контролем. По его словам, интуиция подсказывала ему, что людям грозит опасность[188].