Чернобыль: История ядерной катастрофы

Щербицкий все еще сомневался, что Ляшко поступает правильно. В тот день киевское и республиканское управления КГБ составили две сводки по ситуации на Чернобыльской АЭС и в городе Припять. В первой, отражавшей то, каким положение вещей виделось КГБ утром 26 апреля, уже отмечался повышенный уровень радиации, но приводимые цифры были значительно ниже зафиксированных Воробьевым. В утренней сводке уровень радиации на станции оценивался в 20–25 микрорентген в секунду, а в Припяти – 4–14 микрорентген. Повышение уровня радиации объяснялось выбросом «грязной воды» из поврежденной взрывом системы охлаждения реактора. Вторая сводка, основанная на информации, имевшейся в распоряжении КГБ в три часа дня, оценивала уровень радиации вблизи реактора в 1000 микрорентген в секунду, на территории АЭС – 100 микрорентген в секунду, а в городе Припять – 2–4 микрорентгена в секунду. Оценки по-прежнему основывались на показаниях дозиметров, рассчитанных самое большее на 1000 микрорентген в секунду[196].

Но Ляшко уже заручился всеми полномочиями, необходимыми для того, чтобы начать подготовку к эвакуации. Судя по сообщениям, поступавшим в ЦК Компартии Украины, приказ о начале движения автотранспорта был отдан в восемь часов вечера 26 апреля. Вдоль проселочных дорог Чернобыльского района выстроились колонны автобусов и грузовиков, на станцию Янов подогнали два пассажирских состава. Всю следующую ночь водители и железнодорожники провели в опасной близости от АЭС, дожидаясь приказа о начале погрузки. Поступит ли он, было неизвестно[197].

Когда на первом заседании правительственной комиссии, проходившем в Припятском горкоме вечером 26 апреля под председательством Майорца, генерал Бердов сообщил, что автобусы готовы к эвакуации людей, от него отмахнулись как от паникера. А несколько часов спустя члены комиссии увидели, как реактор пробудился и расцветил небо Припяти радиоактивными фейерверками. Тон обсуждении после этого изменился, и в одиннадцатом часу председатель Совета министров Александр Ляшко узнал, что комиссия, к которой к тому времени присоединился Борис Щербина, пришла к выводу, что реактор поврежден и существует угроза радиоактивного заражения. Спустя еще некоторое время окончательное «добро» на начало эвакуации дали и союзные власти. Ляшко все утро 27 апреля названивал в Припять, желая убедиться, что эвакуация состоится. Около двух часов дня ему сообщили, что она начнется с минуты на минуту. Из паникера он превратился в человека, который с самого начала был прав. Эвакуация была необходима, и теперь правительственная комиссия приступала к ее проведению[198].

Пока партийное и советское начальство обсуждало целесообразность эвакуации, жители начали сами, не дожидаясь указаний, массово покидать Припять. Первыми, рано утром 26 апреля из города стали уезжать жены и дети пожарных. Их мужья и отцы заплатили высокую, а некоторые и самую страшную цену за непонимание того, что на станции произошел не просто пожар, а ядерный взрыв и теперь реактор распространяет невидимое излучение, которое калечит и убивает все живое. Уже лежа на больничной койке, лейтенант Владимир Правик умолял своих родителей забрать его жену и дочь и как можно быстрее спасаться из Припяти. Те прямо из санчасти поспешили к Правику домой, погрузили жену Надежду и месячную дочь Наташу в коляску мотоцикла, отвезли на железнодорожную станцию Янов и посадили в проходящий поезд[199].

Следующими из Припяти поехали сами пожарные – началась эвакуация тех, кто больше всех пострадал от радиации. О том, что это не обычный пожар, пожарный Леонид Шаврей, прибывший на АЭС в одной машине с Правиком, догадался только в пять утра, когда наконец спустился с крыши турбинного зала. Закурив, он почувствовал странный сладкий вкус. «Что это за сигареты такие сладкие?» – спросил он у приятеля-пожарного, который еще раньше, на крыше, тоже ощутил во рту непривычный сладкий привкус. Медики раздали пожарным таблетки йодистого калия. Шаврей запил таблетку водой, и его тут же вырвало. «Противно до невозможности, – вспоминал он. – Пить охота, а напиться невозможно – сразу тошнит».

Медики хотели направить его в санчасть, но Шаврей вместо этого сел в машину и повез жену и ребенка к родственникам в деревню[200].

Вечером того же дня Шаврей вернулся в Припять и сразу пошел в санчасть проведать товарищей. Когда лейтенант Правик выглянул из окна, Шаврей заметил, что лицо у него изменилось, набрякло и опухло. «Как самочувствие?» – спросил Шаврей. «Нормально, – не слишком уверенно ответил Правик. – А у вас?» – «Тоже нормально». В целом ему показалось, что настроение у товарищей хорошее. Они говорили, что им ставят капельницы и уколы, но в подробности не вдавались. Уходя, Шаврей попрощался до завтра, но на следующий день никого из пожарных в санчасти уже не было – всех отправили в Москву[201].