Чернобыль: История ядерной катастрофы

Петров рассказывает: «Вышел на балкон покурить. На улице уже полно ребят. Малыши играют в песке, строят домики, лепят пирожки, постарше – гоняют на великах. Молодые мамаши гуляют с детскими колясками. Жизнь как жизнь». Его сосед, монтажник, вздумал принимать солнечные ванны – на крыше многоэтажки. Петров вспоминает: «Один раз спускался попить. Говорит: „Загар сегодня отлично пристает, просто как никогда. От кожи сразу, говорит, паленым запахло. И бодрит очень, будто пропустил стопарик“». Сосед пригласил его позагорать вместе – «никакого пляжа не надо», – но Петров отказался. Уже вечером любителя жариться на солнце сильно рвало, его увезла скорая. Однако Петрову и в голову не пришло связать это с происшествием на атомной станции прошлой ночью. «А так во всем был обыкновенный день», – заключает он[161].

Любовь Ковалевская – автор статьи в «Трибуне энергетика» о трудностях возведения пятого энергоблока Чернобыльской АЭС, которую многие предпочли не заметить, – проснулась очень поздно. (Вечером 25 апреля, завершив поэму «Паганини», она выпила снотворного.) Ее ждали на встрече литературного объединения «Прометей» (в свое время журналистка его возглавляла). Имя титана, который похитил огонь с Олимпа и даровал его людям, для Припяти было крайне подходящим – по меньшей мере тогда так казалось. По пути Ковалевской стало ясно, что происходит нечто странное: «Смотрю: там милиционер, там милиционер. Никогда столько милиции в городе я не видела». Это ее не на шутку встревожило. Ковалевская вернулась домой и сказала матери не выпускать из квартиры племянницу и дочь, когда та вернется из школы.

– Да что случилось? – спросила мать.

– Ничего не знаю – я так чувствую[162].

Внутренний голос не подвел. Фоновая радиация в 4 микрорентгена в секунду, обнаруженная Коробейниковым на рассвете, превышала естественный фон в тысячу раз. К двум часам дня ее уровень подскочил еще вдесятеро, а к ночи – до 320 микрорентген в секунду, то есть в восемьдесят тысяч раз выше естественного фона. В ночь на 27 апреля прибывшие из Москвы эксперты по радиационной безопасности оценили уровень биологического ущерба от облучения. При этом использовали такую единицу, как бэр (биологический эквивалент рада, то есть одна сотая зиверта либо 1,14 рентгена). Подготовленный ими документ гласит: «Ингаляционная доза на щитовидную железу при прохождении облака при первом разовом выбросе составила, на расстоянии 3 километров, около 1000 бэр для детей… и, очевидно, около 100 бэр для города Припять». Там же указано, что аварийная доза на щитовидную железу равна всего тридцати бэр. Дети, играя на улицах атомграда, получали дозу облучения в три с лишним раза выше той, которую считали опасной, но допустимой для работников атомной станции в чрезвычайных обстоятельствах[163].

Сотрудники больницы города Припяти, совершенно не подготовленные к лечению жертв ядерной катастрофы, спешно размещали все новых пациентов с одними и теми же симптомами – острой лучевой болезни. Постоянно мыли полы – боролись с радиацией доступным способом. Сменивший Акимова и Топтунова Виктор Смагин довольно скоро составил им компанию. Он вспоминает, как недоуменно ворчал бродивший по коридору дозиметрист: «Моют, моют – а все грязно». Но уборка не могла ничего изменить, ведь излучение шло от самих пациентов. Смагин констатирует: «Нигде в мире подобного не было. Мы были первыми после Хиросимы и Нагасаки». Ходячие пациенты собрались в курилке. Пришли туда и Акимов, и Дятлов. Все пытались понять, что стало причиной взрыва, но терялись в догадках. Ответа не мог дать никто[164].

Часть III На вулкане

Глава 8 Правительственная комиссия

Тревожная новость из Чернобыля застала самого могущественного в стране человека, генерального секретаря Коммунистической партии Советского Союза Михаила Сергеевича Горбачева дома. По телефону ему сообщили, что на Чернобыльской АЭС произошел взрыв и возник пожар, но атомный реактор при этом остался цел.