Чернобыль. История катастрофы

Игнатенко быстро пришел в сознание после трансплантации. Но его состояние стало внезапно и пугающе ухудшаться. Вид его менялся каждую минуту: кожа изменяла цвет, тело раздувалось. Он плохо спал, и к десяткам таблеток, которые принимал, добавили транквилизаторы[1042]. Волосы у него стали выпадать, он начал злиться[1043].

«В чем вообще дело? – спрашивал он. – Мне сказали, я буду болеть две недели! А сколько уже прошло!»

Ему становилось все труднее дышать. Руки покрылись трещинами, ноги раздулись и посинели. Постепенно перестало действовать обезболивающее. К воскресенью, 4 мая, он уже не мог больше встать на ноги.

Наиболее пострадавших операторов и пожарных болезнь атаковала снаружи и изнутри[1044]. Когда количество белых кровяных клеток резко сократилось, по коже поползла инфекция: толстые черные герпетические волдыри покрывали губы и полость рта. Кандидоз сделал десны красными и изъеденными, кожа загнулась назад, и они стали цвета сырого мяса. Болезненные язвы развились там, где руки, ноги и тела были обожжены бета-частицами. В отличие от термальных ожогов, которые медленно, но заживают, радиационные со временем становятся хуже: внутренние бета-ожоги развиваются наружу волнами из того места, где тела коснулся радиоактивный материал, въелся в ткани в глубине[1045]. Волосы на теле и брови выпали, кожа больных потемнела – сначала покраснела, потом полиловела и наконец стала бумажного коричнево-черного цвета и скручивалась слоями.

Внутри тел гамма-излучение сожрало внутреннюю оболочку кишок и повредило легкие. Анатолий Кургуз, который в клубах пара и пыли пытался закрыть дверь воздушного шлюза в зал реактора в моменты после взрыва, получил внутрь столько цезия, что сам стал опасным источником радиации. У него начались истерические припадки, и специалисту по ожогам врачу Анжелике Барабановой пришлось просто лечь на него сверху, чтобы он оставался в кровати. Уровень радиации в палате Кургуза стал настолько высок, что заведующая отделением переехала из своего кабинета за стеной. Паркет на полу перед входом в палату пришлось заменить.

В течение первых 12 дней после аварии Александр Баранов и Роберт Гейл провели 14 трансплантаций костного мозга. Арманд Хаммер и Sandoz Corporation организовали доставку самолетами в Москву лекарств и оборудования на сотни тысяч долларов; Гейл получил разрешение советских властей на приезд коллег из Нью-Йорка и Лос-Анджелеса[1046]. Но врачи понимали, что многие их усилия уйдут впустую: позднее Гейл сказал на пресс-конференции в Москве, что до 75 % пациентов после трансплантации, скорее всего, умрут[1047].

Пересадка костного мозга от брата-близнеца не помогла остановить метаболический коллапс у начальника смены Александра Акимова, несколько часов подвергавшегося бомбардировке со всех сторон энергетическими источниками гамма-излучения и бродившего в зараженной воде. Один зараженный комбинезон облучил его дозой в 10 грей – эквивалентом 1000 бэр, вызвав бета-ожог, который покрывал почти все его тело, за исключением широкой полосы по талии, где комбинезон был перехвачен толстым военным ремнем[1048]. Отдельную дозу в 10 грей Акимов получил в легкие, что вызвало острую пневмонию. У него поднялась температура; кишечник распадался и выходил из него кровавым поносом. Во время одного из посещений палаты его жена Люба увидела, что ее муж – клочок за клочком – выдергивает себе усы.

«Не волнуйся, – сказал он ей. – Это не больно»[1049].

Акимов понимал, что может и не выйти из больницы живым, но, пока мог говорить, рассказал другу, что хотел бы стать егерем[1050]. Люба сказала, что они с их сыновьями могли бы жить на реке, расставляя бакены и управляя навигацией, как отец заместителя главного инженера Дятлова. В одном Акимов был уверен:

«Больше никогда не стану работать в ядерной отрасли, – сказал он. – Что угодно стану делать. Начну жизнь с нуля, но не вернусь на реакторы»[1051].

Когда Сергей Янковский, старший следователь Киевской прокуратуры пришел в палату к Акимову допросить его по поводу аварии, тело инженера сильно опухло[1052]. Он едва мог говорить. У врачей не было времени на следователей, они спрашивали Янковского, зачем мучить умирающего человека, который не протянет больше нескольких дней. Попытки вести допрос оказались бесполезными.

Прежде чем уйти, Янковский склонился над постелью ядерщика.

«Если вспомните что-нибудь, – сказал он, – просто напишите».

6 мая Акимов встретил свой 33-й день рождения. Вскоре он впал в кому[1053].