Черное колесо. Часть 2. Воспитание чувств, или Сон разума

– Так что же они тянут за собой в этот ад столько людей?! – не унимался Ульяшин. – Оставим в стороне их нравственные муки, но должны же они понимать, что все эти признания других людей им только вредят. Это же любому… студенту известно: попался, так иди по делу один. Своими же руками добавляют в обвинение групповщину, организацию – это же другая статья! Они что, на милосердие и снисхождение надеются?!

– Они никого не тянут… Нет, нет, Володя, дайте сказать! Они никого не заставляют и не могут заставить дать показания. Это собственный нравственный выбор каждого. Каждый сам решает для себя, сможет ли он жить дальше с грузом вины за несвободу, а возможно и гибель другого человека.

– Но они тем самым наносят непоправимый ущерб всему движению! КГБ не задумается растрезвонить на весь мир об их показаниях, особо упирая на показания на других людей – знают ведь, как не любят в народе стукачей! И публичные сцены раскаяния и осуждения прежней деятельности представят в лучших традициях системы Станиславского! Они же не дураки, бить будут по самому ценному в движении – по его нравственной привлекательности!

– Извините, Володя, но когда вы произносите слово «движение» невольно слышится «партия», – заметил кто-то из присутствующих, кажется, Алик. – Всё, что вы говорите, было бы справедливо применительно к структурированному, организованному движению, но ведь все мы, присутствующие здесь, в этой квартире, и все наши единомышленники – это лишь свободная ассоциация граждан, болеющих душой за свою страну, за свой народ. Мы – всего лишь люди, и только люди, а не составная часть, не винтики движения или, если угодно, партии.

– Вы, Володя, понимаете слово «движение» буквально, – вступила в бой главная артиллерия, Лариса, – подразумевая, что коли есть движение, то у него обязательно имеются ближние и дальние цели, выверенные стратегия и тактика, промежуточные этапы и результаты. Но всего этого нет, даже результатов, как ни горько это признавать, нет. Их не может быть! Я лично не верю ни в какое улучшение. Мрак вокруг нас будет постепенно сгущаться, а пространство света сужаться. Но мы должны, несмотря ни на что, гореть! Гореть чистым пламенем! Не потому, что этот луч света несет надежду на возрождение, а потому, что долг человека – прожить жизнь достойно. Понимаете? Прожить свою жизнь достойно. Большее не в наших силах!

* * *

Надо сказать, что все эти морально-этические проблемы были от Ульяшина бесконечно далеки, не обременял он себя подобными мелочами и уж тем более не руководствовался ими в своей жизни. «Все это интеллигентская рефлексия!» – говорил он пренебрежительным тоном, если же аудитория позволяла, то вместо мудрёной «рефлексии» звучала и «отрыжка», и «сопли-вопли». Ничего удивительного в этом не было, так как самого его, по его внутреннему складу, никак нельзя было назвать интеллигентом. Разве что интеллектуалом в западном понимании, да и то с оговорками. Вообще, интеллигент, интеллигенция – это сугубо русские продукты, это нерасторжимое единство знаний с христианскими заповедями в их православной интерпретации. При этом христианские заповеди прекрасно уживаются с неверием в Бога, а уверенность в конечном торжестве разума – с изрядной долей мистицизма. Всё это вместе и даёт загадочную русскую душу, а точнее, составляет загадку души русского интеллигента. Замените православие протестантскими корнями, а из неверия в Бога уберите приправу мистики, и вы получите западного интеллектуала, существо сухое и скучное.

Как же так, удивитесь вы, при чём здесь православие, если русская интеллигенция уже давно состоит на столько-то процентов (тут оценки сильно разнятся) из лиц семитского происхождения. Во-первых, не путайте «образованщину» с интеллигенцией, никакие дипломы и ученые степени не служат пропуском в этот клуб, что в равной степени относится и к представителям коренной национальности. Во-вторых, автор встречал много чистопородных евреев, которые были классическими русскими интеллигентами, в чём-то даже с перехлёстом. Не было в них «страха иудейска», а была широта души, любили они самозабвенно русский язык, русскую культуру, русскую природу и русских женщин и до седых волос сохраняли пренебрежительное отношение к материальным условиям своего существования и некоторое шалопайство, фирменные знаки или, если угодно, родимые пятна русской интеллигенции.