Черное колесо

Красота Флоры стала еще более буйной, чем я мог себе представить пышной и какой-то цыганской. В леди Фитц тоже было что-то от этой броскости, какой-то трудноуловимой, воздействующей не только на зрение. Вероятно, это интуиция: знаешь — это красиво, но не понимаешь, как пришел к такому выводу.

Они походили на отражения в двух кривых зеркалах — отражения одной женщины, которая не была ни той, ни другой. Но не их внешность поразила Джонсона, его первого помощника и меня.

Поразило их поведение.

Руки леди Фитц были высоко подняты и дергались, как лапы раненого паука, их движения повторялись. Казалось, она передает жестами послание солнцу.

Вот она опустила руки и тоже застыла неподвижно, как Бурилов. И тут же подняла руки Флора, и жесты ее были точно такими же, как у англичанки. Поскольку леди Фитц она видеть не могла, все выглядело так, словно они заранее отрепетировали все движения.

Леди Фитц наклонилась и кончиками пальцев очертила на палубе круг, затем выпрямилась. Флора проделала то же самое. Леди Фитц подняла руки и начала медленно извиваться — так извивается змея, сбрасывая шкуру, но змея замерзшая и вялая. Вскоре она остановилась и провела рукой по глазам, словно не уверенная в своей хореографии.

И как только она остановилась, Флора подхватила этот медленный ритм и продолжила танец; потом тоже замерла, словно в неуверенности. И леди Фитц с легкой радостной улыбкой подхватила ее движение.

Так эти экзотические конвульсии и переходили от одной женщины к другой — своеобразный танец, похожий на ритуальные танцы Востока, где двигается только верхняя часть тела и руки, но никогда не участвуют ноги. Как будто некий кукловод дергает за ниточки своих марионеток, по очереди испытывая их перед представлением.

Координация движений была безупречна. Даже самые опытные танцоры, действуя в паре, должны внимательно вслушиваться в музыку. Но тут не было никакой музыки, женщины даже не видели друг друга. Они танцевали словно, под неслышную музыку.

Теперь обе двигались синхронно. Я не думаю, что Флора — учитывая ее характер — изучала что-нибудь, кроме бальных танцев. Леди Фитц, возможно, интересовалась ритуальными танцами — хотя бы из простого любопытства. Но достичь такого совершенства, которому позавидовали бы любые профессиональные исполнители, — это, пользуясь выражением самой леди Фитц, «совершенная нелепость».

Теперь за ними собралось уже с полдюжины моряков, которые до того занимались своими обязанностями. Я осторожно потянул Хендерсона за рукав. Он вздрогнул и повернулся.

— Давно это происходит? — прошептал я.

— Начали минут десять назад, — так же тихо ответил он, увидел вновь пришедших и понизил голос до шепота: — Может, наглотались наркотиков? Это не алкоголь: слишком уверенные движения. Более уверенные, чем у самых трезвых.

Он жестом велел своим людям вернуться на места. Кто-то отошел, но большинство остались. Я не стал объяснять Хендерсону, что под гипнозом движения человека могут достигать удивительной согласованности и координации. И единственная понятная мне причина той театральной виртуозности, которую мы наблюдаем, — постгипнотическое внушение.

Вот с какой целью принес Бенсон давешнюю статуэтку!

Я прошептал:

— Вероятно, готовят какое-то представление. Где-то им нужно было порепетировать. Они слишком поглощены, чтобы заметить нас.

Хендерсон пожал плечами, но не возразил.

Бурилов приподнялся. Произнес что-то непонятное, быть может, по-русски. И словно не только леди Фитц, но и Флора услышала его. Обе — Флора направо, леди Фитц налево — указали на море.

Пальцы их трепетали, как крошечные волны, непрерывно поднимаясь, как вершины волн. И в то же время они словно бы ткали какую-то невидимую ткань. И все это делалось так искусно, что я невольно поглядел за борт, на волны, чтобы убедиться в сходстве.

Ветра по-прежнему не было, и кильватерная струя «Сьюзан Энн» была словно продолжением женских пальцев. Далеко, насколько я мог видеть, тянулась она за кораблем, сверкая отблесками солнца.

Две таких сверкающих линии шли от бортов корабля, как кружева с ткацкого станка, как золотые рельсы.

Солнечные лучи, отразившись от воды, освещали полупрозрачную дымку, подобную вуали на лбу средневековых мадонн.

«Сьюзан Энн» двигалась вперед, и поэтому создавалось впечатление, что дымка улетает назад, к горизонту, — письмо, написанное золотыми чернилами, уносимое невидимыми руками сильфид — куда?

Кукольника, дергающего ниточки марионеток, видимо, разочаровала Флора; время от времени он еще держал ее, словно недовольный исполнением. Я хочу сказать, что ее плавный танец начал прерываться судорожными рывками.

Затем кукольник словно забыл о ней, отбросив, как бесполезную игрушку. Флора упала без чувств. Хендерсон подбежал и подхватил ее. Джонсон за ним. Остальные вдруг вспомнили о своих делах и разошлись.

Но леди Фитц продолжала танцевать, еще искуснее, чем раньше. Как будто кукловод, сделав выбор, теперь только на ней совершенствовал свое искусство. Губы ее искривила торжествующая улыбка, словно она знала о соревновании и поняла, что победила.