Черное колесо

И это торжество было единственным человеческим чувством, оставшимся у нее. На этот краткий миг она перестала быть женщиной. И она не танцевала. Она достигла такой высоты, на которой неподвижность была идентична движению. Я видел трепет опьяненной солнцем бабочки, величавое раскачивание высокого бамбука, прихотливые переливы ручья.

Не леди Фитц, и даже не часть ее личности была передо мной — сам ветер, когда он колышет траву!

Хендерсон отнес Флору в ее каюту. Прежде чем пойти следом, я бросил последний взгляд на палубу. Леди Фитц и русский исчезли, словно унесенные порывом ветра. От кильватерной струи за кормой больше не поднималась дымка. Последние ее остатки таяли далеко на горизонте.

Придя в себя, Флора ничего не помнила. Она сказала, что гуляла по палубе, глубоко задумавшись, и, должно быть, перегрелась на солнце и потеряла сознание. Я подтвердил, что так и было. То, что я видел, было, конечно, замечательно, но вполне объяснимо — постгипнотическое внушение. Но говорить ей об этом не следовало.

Я сказал:

— Вы, конечно, думали о той статуэтке слоновой кости, которая заставила вас убежать с ленча.

Прическа у нее слегка растрепалась, и неожиданно она принялась приводить ее в порядок. Я заметил, что она оценивающе смотрит на меня. Мне полагалось бы сменить тему, но я педантично ждал.

Наконец она вздохнула и сдалась.

— Все, что я делаю на этой проклятой лохани, выставляет меня дурочкой. Но если я дура, то весь мир населен дураками, и никто не замечает отличий! А если нет — значит, все на корабле сошли с ума. Но это невероятно!

Она схватила меня за руку.

— Доктор… нет, Росс! Вы знаете, как выглядят признаки безумия! Есть они у меня? — Она требовала лжи, требовала не как пациент у врача, а как женщина у мужчины. Запинаясь, она продолжала: — У меня… были… галлюцинации. А если это не галлюцинации… тогда что-то очень страшное бродит по кораблю!

Я промолчал. Она продолжала:

— Вы спрашивали несколько дней тому назад, вижу ли я по-прежнему сны… об Ирсули. Я ответила — нет. Я солгала! Я пыталась думать о них только как о снах. Каждый нормальный человек поступил бы так. Но у меня есть… доказательства… что это — нечто другое, более серьезное.

Первое доказательство — мои слова об Африке в ту пятницу, когда Майк и ее милость поспорили. Я ничего не знаю об Африке, кроме того что она полна грязи, свирепых дикарей и мух це-це, и что там добывают алмазы. Но Гарольд сказал, что я чуть-чуть не загубила его воскресную службу, начала стонать и издавать звуки, похожие на заклинание дьявола. И у меня был провал в памяти. Я была в обществе Чеда. После он описал все Гарольду, а тот рассказал мне. Мы с Чедом стояли на палубе, смотрели на пальмы на острове, и он что-то сказал насчет ветра. Я с отсутствующим выражением ответила, что знаю о ветрах все, поскольку ветер — это моя душа. Такое высказывание скорее пристало леди Фитц! Я сказала, что могу продемонстрировать, и показала на пальмы. И они закачались, словно их коснулся порыв ветра. Чед был поражен совпадением. Но он не стал об этом говорить. Он не стал подрывать мою, и так гибнущую, репутацию такими рассказами.

— Если это действительно произошло, — со злостью сказал я. Многое, чем занимается Чедвик, вероятно, не стоит разглашать.

— Вы хотите сказать, что он воспользовался моей задумчивостью и выдумал что-то такое, чего не было? Лишь бы упрекнуть меня? Может быть. Он вообще чудак. Но, с другой стороны, он понимал, что Гарольд все расскажет мне, и предупредил его, чтобы я больше не делала таких ошибок, особенно в присутствии, допустим, Пенелопы. Чед всегда очень хорошо ко мне относился. Иногда мне кажется…

Она не закончила.

— Статуэтка слоновой кости — последнее доказательство, — продолжала она, помолчав. — Увидев ее, я утратила контроль над собой. Если Ирсули не сон, то, Боже милостивый, что же это тогда? Галлюцинация, безумие — все, что угодно! Я поняла, что допустила ошибку, сказав, что узнала ее. А если остальные догадались? Я никому не могу доверять!

И я понял, что в глубине души она считает себя слабее остальных.

Она снова заговорила:

— И тогда я подумала о третьей возможности: это не сон и не безумие. Но это совершенно дикая мысль!

Как Ирсули, я слышала голос человека, который потопил корабль Рафферти. Голос звучал в точности как — иногда — голос капитана Бенсона. Почему он так привязан к колесу? Когда мы с Гарольдом пришли к нему в каюту и впервые увидели колесо, поведение капитана было очень эксцентричным. И в тот день, когда мы отплывали, что-то с ним было неладное, когда он так драматично выставил колесо.

Она вздрогнула.

— Со всеми нами неладно, — добавила она. И продолжала:

— Как Ирсули, я отдала эту статуэтку Рафферти, как часть нашей платы за его помощь. Вначале, когда за столом я ее увидела, она для меня ничего не значила. Но когда я ее коснулась… я ее узнала. Ирсули была слепа. Она знала статуэтку не по виду, а на ощупь. И я подумала: откуда капитан взял это? И почему он так любит колесо? Разве только… он тоже знает об Ирсули. Это все объясняет!