Черное море

Птица поет о том, что однажды слава и превосходство понтийских греков будут признаны везде, где говорят по‑гречески. Когда придет этот судный день, двух с половиной тысячелетний Анабасис наконец‑то будет окончен. Опустится занавес в театре превращений, который сделал этих людей сперва колонистами, затем чужестранцами в собственной земле, затем эмигрантами, затем ссыльными, а затем беженцами. Путешествие, которое вело от Ионийского берега в Понт, из Понта в Крым, на Кубань и на Кавказ, от Черного моря в степи кочевников Средней Азии и, наконец, из Казахстана в Грецию, будет завершено.

Чтобы добраться до земли лазов, нужно проехать примерно 50 миль на восток от Трабзона. Эта скоростная, опасная дорога – новая прибрежная автострада, идущая вдоль всего южного берега Черного моря – отрезала каждый город и каждую деревню от моря бетонным ограждением. Через каждые несколько миль на ней попадаются покореженные обломки машин и грузовиков, часто бурые от засохшей крови.

В противоположном направлении движутся караваны старых красных “икарусов”. Они кренятся на один или другой борт и извергают черный дым, словно колесные пароходы. Они направляются в Трабзон от бывшей советской границы в Сарпе – теперь это граница между Турцией и независимой республикой Грузией. Их пассажиры – русские, украинцы и люди всех кавказских национальностей – везут с собой все, что можно упаковать и унести: чайные сервизы и бюсты Сталина, игрушечные танки и сиденья для унитазов, столовые приборы и часы, садовую мебель и хирургические инструменты, чтобы продать это все на новом “русском рынке”, чьи прилавки тянутся на полмили на тротуаре позади трабзундской гавани. Многие из этих продавцов путешествуют дни и ночи напролет из самого Киева или Санкт-Петербурга, платят взятки и откупные на каждой границе, везут с собой специальную пачку купюр, чтобы задобрить кавказских бандитов, распределяющих прилавки в Трабзоне.

Это торговый путь, часть той сети рынков и караванов странствующих торговцев, которая, впервые с древних времен, возродилась в конце 1980‑х, когда советская империя начала распадаться, и охватила всю Восточную Европу и Западную Евразию. Как и большинство торговых путей, этот путь опасен. Опасность особенно велика по дороге домой, когда торговцы возвращаются через границу с баулами турецких кожаных курток и дешевых компьютеров и пуками засаленных западных банкнот. Возле Кобулети, грузинского города, расположенного в нескольких милях от границы, банды вооруженных грабителей в военной форме нападают из засады на караваны автобусов и освобождают пассажиров от их сокровищ.

К востоку от Трабзона зеленые горы становятся круче и жмутся к морю. Чайные кусты покрывают склоны. Дорога минует портовый город Ризе, где чай упаковывают, а затем взбегает на мост перед самым городом Ардешен. Здесь я свернул. Тут находится устье ледяной, сине-зеленой реки Фиртины, которая бежит, грохоча и пенясь, по камням с самой вершины Понтийских Альп, от того гребня голых каменных пиков в бассейне реки, которые называются Качкар-Даг.

Это не турецкий топоним. Но лазы и их соседи хемшины – не турки. Эти две народности, забившиеся в северо-восточный угол Турции между Грузией и Черным морем, образуют маленький участок иного, более древнего этноса. У них есть собственные бесписьменные языки, и они не тюркские. У них собственные мифы и обычаи, манера одеваться, собственное колдовство (хотя обе народности теперь мусульмане). До настоящего времени они держали эти особенности при себе, как какое‑нибудь наследственное свадебное платье, не представляющее интереса ни для кого за пределами семьи. Учитывая паранойю, с которой турецкое государство относилось к различиям, это было благоразумно с их стороны.

Идеология кемализма позаимствовала ряд наиболее экстремальных идей “современного” национализма, которые были в ходу в Европе в конце XIX – начале XX века. Однородность – один язык, одна религия, один Volk – считалась необходимым условием сильного и независимого государства. Следовательно, не могло быть ничего более оскорбительного для этого научного духа, с его слепым стремлением к классификации и сегрегации, чем многонациональная, децентрализованная и в определенном смысле толерантная Османская империя.