Черное море

Исследовательница Эффи Вутира выразила это очень изящно. Для нее Османское государство до реформ “выглядело как картина Кокошки, на которой такое великое множество и разнообразие цветных точек, что нет отчетливо различимого паттерна, и все же картина как целое его имеет…” Разные группы населения в Османской империи приблизительно идентифицировались по принадлежности к православной, католической, армянской или иудейской религии, но даже этот критерий был исключительно гибким, поскольку каждый османский подданный мог стать мусульманином (как поступили многие понтийские греки). “В противоположность этому современная карта мира походит скорее на картину Модильяни, где все фигуры и цвета имеют четко очерченные границы и ясно выделенные поверхности, и нет никакой двусмысленности или наложений…” – в понимании Вутиры, турецкие революции начала XX века были, следовательно, ниспровержением Кокошки во имя Модильяни. Реформаторы, и прежде всего Мустафа Кемаль Ататюрк, всем сердцем стремились к этим цельным, ясно очерченным блокам основных цветов, и их “Турция для турок” не обеспечивала безопасности меньшинствам. Геноцид армян во время Первой мировой войны и последовавшее за ним изгнание греков и других православных христиан стали прецедентами для той ожесточенной борьбы с курдским национализмом, которая снова вспыхнула в 1980‑е и 1990‑е годы.

Самые малочисленные национальные меньшинства, глядя на все эти ужасы, научились избегать смертоносного обвинения в “сепаратизме” со стороны сторонников кемализма. Лазы, числом примерно 200 000, считая их диаспору в Стамбуле и в других городах Западной Турции, были бесконечно скрытны и осмотрительны в том, что касалось их идентичности. У крошечной группы хемшинов (всего 20 000 человек) были особенно веские причины не высовываться: ее члены – потомки армян, которые в далеком прошлом обратились в ислам и, несмотря на то что они по‑прежнему говорили на архаичном армянском, избежали участи основного христианского армянского сообщества, вырезанного восемьдесят лет назад.

Обе эти группы были лояльными турецкими подданными. Они принимали ненавязчивое участие в общественной жизни как чаеводы и рыбаки или – в случае хемшинов – как одаренные кондитеры. У них есть маленькие диаспоры в Стамбуле и Западной Анатолии, и они испытывают живой интерес к победам стамбульских футбольных команд. До сих пор они не заявляли о своих правах в качестве сообществ. Большинство турок даже толком не отдают себе отчета в их существовании, путая их название с распространенным термином “лаз”, который означает всего лишь провинциальную турецкоязычную культуру всего юго-восточного побережья Черного моря, доходящего на западе до Самсуна.

Долина реки Фиртины перешла в узкое ущелье, петляющее между лесами, покрытыми паутиной тумана, пока асфальтовая дорога не закончилась и не превратилась в каменистую скотопрогонную тропу. Дальше было не проехать: я припарковал машину под деревьями и пошел пешком. Высоко надо мной по обеим сторонам виднелись выкрашенные черной краской деревянные дома, построенные на горных склонах, каждый из них примостился над поросшей травой поляной, напоминающей альпийский луг. Длинные тросы сбегали вниз по косогору к берегу реки: к ним были привязаны ящики, в которых товары можно было с помощью лебедки поднять на расположенные вверху фермы.

Вскоре появились две копны сена на человеческих ногах, которые нетвердо ступали вниз по тропе, по направлению к каменному хлеву. Юноша опустил свою ношу, чтобы показать мне, как пересечь реку – для этого нужно было сесть на корточки в еще один большой ящик, подвешенный на проволоках, который медленно, покачивая, потянул через поток Фиртины мальчик, крутивший ворот.

На той стороне реки росли папоротник, ежевика и высокая луговая трава и пахло, как в Шотландии. Пока я шел по лесу, среди земляники и жгучей крапивы, капли росы оседали у меня на руках; вся долина наполнена взвесью речных брызг и клубами тумана, который поднимается, когда солнце закатывается в сырой лес.

На полянке семья хемшинов ворошила сено деревянными вилами и граблями. На головах у женщин были черные с желтым, леопардовой расцветки платки, по которым хемшинов можно опознать за пределами их собственной земли. Некоторые думают, что платки эти впервые появились в Понте из Индии в XIV веке, когда открылась трапезундская ветка Шелкового пути. Разрушенные башни, стоящие над дорогой в том месте, где она поднимается на перевал Чатыр-Даг, указывают на то, что временами дорога меняла направление, поворачивая вниз, в долину Фиртины, когда обычный путь на Гюмюшхане бывал прегражден. В маленьком городе Чамлыхемшин, где такие платки продаются в продуктовом магазине, говорят, что их делают в Ираке и доставляют в Понт через Курдистан или, когда боевые действия там слишком напряженные, через турецко-сирийскую границу.