Черное море

Абхазский государственный музей не был сожжен, но он был разграблен и опустошен. В его темных залах чучела медведей и колпиц клонятся над рваными коробками с черепками греческой керамики. Огромный мраморный рельеф женщины с детьми, найденный на дне бухты рядом с местом, где находилась Диоскуриада, уцелел, потому что сотрудники музея (некоторые из них были грузинами) спрятали его за досками. Но грузинские солдаты забрали коллекции монет и даже копии золотых и серебряных сосудов, оригиналы которых уже находились в музее в Тбилиси. Витрины, в которых были абхазские украшения, ружья с инкрустацией, кинжалы, покрытые драгоценными камнями и богато расшитые свадебные наряды, были разбиты и опустошены. Солдаты поступают так во всех оккупированных городах – это было ничем не хуже разграбления Керченского музея во время Крымской войны. Но судьба государственного архива была другой.

Остов здания стоит внизу, у моря. Его крыша обвалилась, а внутри груда обгорелых развалин. Однажды зимой 1992 года перед зданием остановилась белая “Лада” без номерных знаков, в которой сидели четверо мужчин из Грузинской национальной гвардии. Гвардеец расстрелял дверь и стал метать зажигательные гранаты в вестибюль и лестничный пролет. Поймав бездомного мальчика, одного из тех многочисленных детей, которые к тому времени жили беспризорниками на улице, они заставили его помогать распространять огонь, в то время как группа сухумских жителей тщетно пыталась прорвать кордон и проникнуть в здание, чтобы спасти пылающие книги и документы. В этом архиве находилась большая часть скудных, драгоценных письменных свидетельств абхазского прошлого, так же как и недавние правительственные и административные документы. Министерство образования, к примеру, потеряло все свои сведения о школьниках. В том же архиве хранилась вся документация греческой общины, включая библиотеку, материалы исторических исследований из всех греческих деревень Абхазии и полные подшивки газет на греческом языке, начиная с первых послереволюционных лет. Как говорится в отчете, составленном позже в Афинах: “История этого региона превратилась в пепел”.

Молодой госслужащий в Сухуми объяснил мне государственную символику своей страны. Государственный флаг: белая рука на красном фоне символизирует древнее Абхазское царство; семь звезд – предков; семь белых и зеленых полос означают традиционную терпимость кавказских народов, среди которых мирно сосуществуют ислам и христианство. Государственный герб был разработан на основе абхазского эпоса. Всадник, скачущий на быстроногом скакуне-араше, стреляет из лука в звездное небо: большая звезда представляет собой солнце, а две маленькие символизируют “единение двух культурных миров – Востока и Запада”.

Все это – обыкновенный националистический китч с элементом современного прекраснодушия – отсылками к “традиционной терпимости” (не всегда такой уж традиционной на Северном Кавказе) или к “единению двух культурных миров”. Но этническая мифология абхазского национального меньшинства выходит на первый план и во флаге, и в гербе. Любая националистическая идеология должна решить вопрос: “Кто мы?” Кто такой абхаз (или шотландец, или немец)? Эта национальная символика, по‑видимому, подсказывает узкое, зловещее определение.

Когда я приехал в Абхазию, она казалась мне областью, естественно предрасположенной к полпотианству. Маленький сельский народ, который рассматривает себя как подлинное и коренное население этой земли, покорил города и обратил большую часть не абхазских жителей в бегство. Казалось вероятным, что здесь воцарится радикальная идеология рурализма, настаивающая на том, что “настоящую” абхазскую идентичность можно найти только в деревне, а города – это опасное, космополитическое место, в котором эта идентичность непременно разлагается. Подобным же образом я ожидал, что новое правительство сделает краеугольным камнем лояльности новому государству абхазский язык, навязав его всем своим подданным как условие гражданства. Тому было немало печальных прецедентов в истории современного национализма.