Черное море

К эндурцам у абхазов очень сложное отношение. Главное, никто не знает точно, как они появились в Абхазии. Сначала выдвигалось предположение, что их турки насылают на абхазцев <…> Чегемцы выдвинули другую версию. Они выдвинули такую версию, что эндурцы где‑то в самых дремучих лесах между Грузией и Абхазией самозародились из древесной плесени. Вроде в царские времена это было возможно. А потом доросли до целого племени, размножаясь гораздо быстрей, чем хотелось бы абхазам.

А некоторые самые старые чегемцы, рассказывает мул, говорят, что были времена, когда эндурцы в Абхазии не жили, а только иногда появлялись в деревне маленькими группами, нанимаясь к абхазам на сезонные работы. Теперь же они были постоянной частью пейзажа, хотя с ними так никогда полностью и не смирились.

В главе “Тали – чудо Чегема” рассказчик насмехается:

Чегемцы были уверены, что вся Абхазия мечтает с ними породниться. Не говоря об эндурцах, которые мечтают не столько породниться с чегемцами, сколько покорить их и даже не покорить, а просто извести, превратить в пустошь цветущее село, а потом и самим убраться восвояси, чтобы повсюду говорить, что, собственно говоря, никакого Чегема никогда не было <…> Все это не мешало им в обычных условиях вполне дружески относиться к своим эндурским чужеродцам.

На берегах Черного моря жило множество чегемцев и много эндурцев. Они населяли Крым под именами татарских и русских украинцев, наполняя ведра у одной водопроводной колонки, а потом отправляясь к себе домой гадать, что “они” на самом‑то деле замышляют. Они жили еще раньше и в империи Великих Комнинов, когда на улицах Трапезунда раздавалась греческая, турецкая, еврейская, итальянская и картвельская речь, или в Одессе XIX века, где никто не мог считать себя коренным жителем, но все согласно считали евреев эндурцами. Они живут сейчас в Молдавии, вверх по течению от устья Днестра, где чегемцы – молдаване, говорящие по‑румынски, а эндурцы – славянские жители Приднестровья, восточной части страны. В Молдавии, точно так же, как в Абхазии и в Чечне на Северном Кавказе, конец империи – распад Советского Союза – означал начало войны между соседями.

Независимость – всегда отчасти ампутация. Старые, но все еще живые связи обрубаются. Большинство ликует, но меньшинство всегда горюет, когда таможенный барьер перекрывает знакомое шоссе во вчерашнюю столицу, когда определенные ордена становится невозможно надеть на парад, когда прекращается ежедневная доставка излюбленной газеты на языке метрополии. Соседи уезжают – с сожалением, полным достоинства, или в панике. Это всегда потеря.

Ампутация Абхазии была жестокой и неряшливой и повлекла за собой огромную утрату – не только физическую утрату человеческих жизней, сожженных домов, разрушенных мостов, но и огромное культурное оскудение, вызванное бегством мегрелов и грузин. Некоторые из них, а очень возможно, что и большинство, сумеют вернуться. Но страна никогда не будет прежней. Они были частью абхазского общества, и их тесные связи с другими национальными сообществами – пусть даже поверхностные и исполненные взаимного недоверия – уже никогда не удастся восстановить.

Кроме того, Абхазия утратила свою историю. Точнее говоря, она потеряла вещественные доказательства собственного прошлого, свои реликвии и документы, которые каждая нация, заново обретающая независимость, вынуждена изобретать заново, так же, как вынуждена пересматривать собственную идентичность. Это не было случайным последствием битвы за Сухуми. Отчасти это было преднамеренным актом разрушения.