Черное озеро (СИ)

— Тебе обязательно вести себя как скотина?

— Чтобы собака поняла твои команды, приходится лаять, уподобляясь ей же.

Я опешила от такой наглости. Мы останавливаемся.

— По-твоему — я — скотина?

— Нет. Но ты должна быть предусмотрительна, проникаясь жалостью к преступникам.

— Преступнику. — делаю акцент на единственном числе. — И, нет, я тебя не жалею.

— Врешь. Все жалеют.

— Зачем мне тебя жалеть?

Тыкаю пальцем в его больную руку, не найдя ничего лучше. Вздох. Амур бросает предостерегающий взгляд.

Возможно, идея была не из лучших, но она сработала.

Мою маленькую победу выдаёт легкая тень улыбки на синеватых губах Амура.

— Разве я бы стала тыкать в больную руку, если бы жалела?

— Нет, не стала бы.

Амур задумчив. Аккуратное прикосновение его пальцев к моим заставляет сердце забиться быстрее. Он берёт меня за руку ненавязчиво и аккуратно. Не двигаюсь, чтобы не спугнуть его. Зеленые глаза пристально вглядываются в мое лицо, когда Разумовский наклонился ближе и едва слышно шепчет на ухо, обдавая шею горячим дыханием:

— Поверь мне, это не то, чего ты хочешь.

***

«Погода стремительно ухудшалась. Палатка трещала по швам, палки то и дело падали, задевая то Катуня, то Идэр. В какой-то момент Нахимов принял решение стоять и держать ткань вместо подпорки. Края полога то и дело поднимал ветер, тогда косой дождь добирался до всех. Амуром было принято решение выставить одногго из своих Смертников за дверь. Как плохой хозяин, он выгнал одного из своих псов. Самого мелкого и агрессивного. После нескольких часов блужданий Хастах нашел полуразрушенный храм в полутора километрах от нашего лагеря. Было принято единогласное решение — добраться до заброшенной церкви до того, как разойдется буря. И мы почти успели. Вымокшие до нитки, уставшие и голодные, у нас оказалось ещё много работы.»

Откладываю дневник в сторону. Страницы размокли и слова расползаются по бумаге. Осматриваюсь по сторонам, обнимая себя за плечи. Черные стены блестят от влаги. Языки пламени пляшут среди затемнённых ниш и изображений, выбитых в камне. Вот рыжий свет дрожит в глазах женщины с короной из костей. Её кошачьи зрачки устремлены на западный вход, охваченный огнём. Левее, между валунами с наброшенной на них сырой одеждой, семь фигур. Гнев, среди поля брани, в алом костюме и с мечом в руках. Гордыня на троне с золотым кубком в черных, когтистых руках. Алчность, в пещере среди самоцветов. Похоть среди обнаженных мужчин и женщин. Зависть, закованная в цепи. Чревоугодие за столом, полном еды. Уныние, оплакивающее мертвецов, наброшенных друг на друга, как мусор. Мы разожгли четыре костра — по одному у двери в заброшенный храм.

Незваные гости не смогут пробраться незамеченными — настоял Амур и я, как дурочка, согласилась.

Кто же знал, что будет так душно?

Волосы прилипли ко лбу. Когда по спине побежал ручей, пришлось снять рубашку и сменить её на один из корсетов, любезно предложенных Невой. Звук дождя не успокаивает. Эхо тяжелых шагов сплетается со звоном разбивающихся капель, а в голове словно заело — смех. Безумный и дикий.

Своды потолка расписаны десятками изображений. Они перетекают из одного в другое, объединённые лишь Грехами и Смертью.

Мама бы точно не одобрила того, чем я сейчас занимаюсь.

Я промываю пальцы водой из фляжки и сажусь на колени. Катунь приободряюще хлопает меня по спине. Разумовский сделал первый надрез без моего участия. Погрузив руки по самые локти в кровавое месиво, я прикидываю на месте ли все органы. Сдерживаю очередной приступ тошноты из-за сладковатого запаха гнили.

Тушка не должна была начать разлагаться так скоро.

Меня переполняет ужас от одного только осознания того факта, где сейчас мои руки, но я всячески стараюсь отогнать эти мысли подальше.

Пускай я не врач, но о телах знаю всяко побольше кучки средневековых балбесов. Да и четыре года сестринского дела в колледже не прошли даром. Не то чтобы эти знания мне пригодились хоть раз после окончания обучения. Разве что — сегодня.