Черное перо серой вороны

Нина Петровна все еще переживала признание своего тихони-мужа в совершенном преступлении, которое он преступлением не считал, и только страх, как она полагала, перед разоблачением, толкнул его на это признание. И она, ошарашенная, не сдержалась и наорала на него, что случалось с ней крайне редко, наорала именно за то, что он, ее муж, не подумал о последствиях, которые могли обрушиться на его жену, — не последнее, между прочим, лицо в этом городе, — на их детей, на него самого. Больше всего ее возмутило, что он даже не посоветовался с ней, прежде чем решиться на такой поступок, и молчал до сих пор, следовательно, не доверял ей, чего-то опасался. Уж она дала волю своему языку, обзывая мужа самыми последними словами, среди которых идиот, кретин, безмозглый дурак к последним никак не относились. Она проклинала тот день и час, когда решилась выйти за него замуж, призналась, что всю жизнь мучается с ним, таким остолопом, что могла бы стать женой более достойного ее человека, забыв, что в пору своего девичества буквально разметала всех девок, которые увивались вокруг бравого спецназовца-десантника, грудь которого была увешана значками и медалями, а больше всего потому, что не пьет, не курит, работящ до такой степени, что оторвать его от какого-то дела и заманить на танцульки было не так-то просто. Помнится, она сама, — да и многие девки, — одно время даже сомневалась, а не оторвали ли ему чеченцы самое главное, без чего и жениться никак нельзя? Действительно, странно ведь, как ни крути, что парень не то чтобы совсем сторонится женского полу, а как бы не проявляет к нему подобающего интереса. Но не до такой же степени! Правда, они иногда вспоминали, что Артемка и в школе был стеснительным и даже диковатым, но это ж когда было — о-го-го! С тех пор какой угодно парень должен созреть для любви и всего прочего, что из нее вытекает. Тем более что настрадался в своем спецназе и волей-неволей должен тянуться к слабому полу, который и утешит, и приласкает, и заставит забыть обо всем.

Много чего выплеснула на голову своему безропотному мужу Нина Петровна, мечась по спальне в одной рубашке, заламывая руки и время от времени хватаясь за голову, чаще всего представляя, как она явится после отпуска на работу, и как ее встретят: наверняка даже не пустят в ее собственный кабинет, не исключено, что тут же и арестуют на глазах у всех, в том числе и у тех, кто подлизывался к ней, льстил и всячески пресмыкался. И даже такое выплеснула со зла на голову мужа, отчего нормальному человеку, когда он поостынет, было бы стыдно, но в том-то и дело, что она никак не могла остыть, стыда не чувствовала, а новые слова, способные ужалить еще сильнее, уже не находились, и она по нескольку раз повторяла одно и то же, одно и то же, не замечая этого. Артем же лишь моргал своими серыми глазами и виновато кривил лицо под градом оскорблений, даже не пытаясь защищаться.