Черное перо серой вороны

А еще Нина Петровна, при всем своем здравомыслии, никак не могла взять в толк, как это ее тихоня-мужик мог вляпаться в такое опасное дело. Конечно, Осевкин — действительно паскуда, и это словечко, начертанное на гаражах и ставшее достоянием всего города, твердо за ним закрепилось, вызывая у одних злорадство, у других одобрение, у третьих опасение, что все это может каким-то образом ударить и по ним, не имеющим к данному делу никакого отношения. Более того, осуждая скаредность хозяина ФУКа, Нина Петровна сама была втянута в различные махинации с бюджетными деньгами, недвижимостью, землею и вообще всем, что могло давать доход и от чего можно отщипнуть хотя бы кроху. И считала это в порядке вещей. Как считала в порядке вещей, когда каждый, кому нужно было подписать какую-нибудь бумагу, незаметно совал ей конверт с денежными купюрами в соответствии с негласно установленным тарифом за те или иные услуги. Да и как бы она смогла удержаться на своем месте, если бы поступала иначе? Ее либо выгнали бы с занимаемой должности, либо зарыли где-нибудь в лесу. Да и чего и кого стесняться, если нынче берут все? Дантист, нотариус, чиновник — за то, что ему положено делать по должности и в установленные законом сроки; врач — за то, что ты купишь лекарство в той аптеке, которую он тебе назовет, и потребует оплаты за предоставление врачебных услуг; торговец берет, завышая цену товара в разы; издатель заплатит автору гроши, остальное положит в карман; полицейский не станет искать преступника, придерется к пустяку, возьмет штраф наличными… — и так везде и во всем. А в результате всех этих притягательных соблазнов и сопутствующих им опасностей в среде чиновничества и служивого люда сложилась философия, оправдывающая подобное отношение к делу: уж если Осевкин, Нескин, тем более братья Блюментали и им подобные, кто в свое время крутился у подножия трона и сумел хапнуть столько, сколько смог унести и переварить, не понесли за это никакого наказания, более того, их воровство было узаконено и признано морально оправданным, то и они, кому приходится подбирать всего лишь крохи, на которые не обратили внимания будущие олигархи, не должны подлежать осуждению. Что же касается примитивного воровства — так это ж совсем другое дело, и отношение к нему тоже должно быть другим. Для того и существовала милиция, существует нынешняя полиция, которая должна следить за теми, кто лазает в форточки, угоняет машины, залезает в карман честного гражданина и крадет его личный кошелек, хотя в нем лежит всего лишь какая-нибудь мелочишка, кто насилует в подъездах несовершеннолетних дочерей, убивает безвинных старух и стариков… — да мало ли всяких подонков, которым место только за решеткой и нигде больше!

Одно только удручало Нину Петровну: деньги, которые ей доставались в силу ее служебного положения, она отчаянно боялась тратить, держала в разных московских банках, договора и сберкнижки хранила тоже в разных потайных местах, и тоже боялась: боялась, что какой-нибудь из банков обанкротится, что кто-то прознает про ее вклады, а более всего — что прознают в ее семье, каким образом она эти деньги приобрела. Как она после этого будет смотреть в глаза своим детям? Какие слова скажет себе в оправдание? Что подумает или даже скажет Артем, ее волновало меньше всего. Но что скажет заряженный на справедливость Сережка? Или семнадцатилетняя Надюшка? И откуда они набрались идиотской наивности, не отвечающей жестоким законам нынешней действительности? Всё, скорее всего, идет от школы, от ее директора-идеалиста. А давно ли Нина Петровна сама училась у Лукашина, давно ли она искренне полагала, что ее детям повезло, потому что у них такой директор и такие учителя? И вот к чему эти учителя во главе с директором привели ее детей, и еще не известно, какие беды сулит им это в будущем, если учитывать, что страна катится в такую прорву, где каждый каждому станет заклятым врагом.

Но ничего из того, что мучило Нину Петровну и что она могла сказать своему мужу в свое оправдание и в оправдание городской администрации, — того же Осевкина, наконец, — она сказать не могла, потому что ее тихоня-муж ничего бы из сказанного не понял, а семья, которой она отдала и отдает все, на что способна, наверняка бы развалилась. Послушать того же сына Сережку, который все более сторонится своей матери, будто чувствуя в ней какой-то тайный порок, так всех воров вроде Осевкина надо стрелять, как их стреляют в Китае, или вешать вдоль дорог, как в Древнем Риме, тогда бы в государстве установились законность и порядок.