Черное перо серой вороны

— Мы над этим подумаем, — пообещал Улыбышев, подивившись здравомыслию пятнадцатилетнего подростка. — А пока иди. Мы здесь побудем какое-то время.

И Сергей, крепко взяв Любашу за руку, в другой руке неся пакеты с гостинцами, скрылся внутри здания.

— Ну что ж, давайте позавтракаем и мы, — предложила Нина Петровна, беря инициативу в свои руки. В голове ее возник план, и она теперь старалась не смотреть в сторону бывшего кагэбэшника-фээсбэшника.

Глава 39

Николай Афанасьевич Лукашин возвращался из поездки на самый дальний участок своего лесничества. Он дремал в седле, клонясь к лошадиной гриве, время от времени вскидываясь и выпрямляясь, когда лошадь, беспородная бурая кобыла-четырехлетка, останавливалась перед упавшей поперек тропы лесиной или оступалась, бредя по залитой водой низине. В таком случае он машинально оглядывался в поисках межевых столбов, но редко они попадались ему на глаза. Впрочем, Николай Афанасьевич особенно не беспокоился, уверенный, что лошадь и собака сами найдут дорогу к дому.

С тех пор, как лесников и егерей сократили до минимума, расширив границы их участков в несколько раз, зачастую объединив их должности, не прибавив при этом ни копейки жалования, браконьерство расцвело таким пышным цветом, что стало не только бесконтрольным, но и смертельно опасным для охранителей лесов и их обитателей. Громадные участки лесов были розданы в аренду под санитарную рубку, почти без всякой ответственности для арендаторов. Многие лесники пошли на сделку с новоявленными хозяевами леса, опасаясь за жизнь своих близких, пытаясь избежать таким образом безденежья и нищеты. Но Николай Афанасьевич на сделки не шел, был неумолим и даже жесток по отношению к злостным нарушителям расплывчатых законов, призванных охранять народное — будто бы — достояние. В него уже не раз стреляли, но — бог милостив — то ли стрелки оказались мазилами, то ли выстрелами пытались всего-навсего застращать несговорчивого службиста. Да только Николай Афанасьевич, прошедший суровую школу заключения среди бандитов и воров, будто утратил спасительное чувство страха. Более того, он испытывал необходимость в постоянной опасности, она скрашивала его одинокое существование, наполняя его смыслом, горячила кровь, давая шанс отомстить нынешней системе за безвинное осуждение и бессмысленно потраченные годы. Более того, он, как ни странно, оказался очень приспособленным к такой жизни, хотя в прошлом не был ни охотником, ни рыболовом, но, родившись в маленьком городке, окруженном лесами и болотами, тонко чувствовал лес в любое время года, суток и при любой погоде, быстро усвоил повадки ее обитателей, и ни волки, ни медведи и рыси, ни зимой, ни летом не вызывали у него опасения: при встрече с ними он вел себя инстинктивно правильно, не стараясь ни выказать своего превосходства, ни унизить своего человеческого достоинства. И звери чувствовали это, судя по тому, что ни разу не проявили по отношению к нему повышенной агрессивности.

Найда бежала чуть впереди лошади, иногда вдруг молча кидалась в лесную чащу, тревожа выводки рябчиков, и быстро же возвращалась к своему хозяину, виновато помахивая лохматым хвостом. Вся надежда у Николая Афанасьевича на свою умную, все понимающую собаку, которая за версту учует чужака и предупредит своего хозяина об опасности. Может быть, еще и поэтому пули стрелков не достигали своей цели, а сами стрелки бесследно исчезали неизвестно где, отчего по округе пошла слава, что Николай Лукашин не иначе как заговоренный, что ему помогает нечистая сила. На это сам Лукашин лишь усмехался в бороду, удивляясь, как быстро меняется человеческая сущность, если неожиданно и необъяснимо лишается главного стержня своего существования, ища этот стержень в мистике и ею все объясняя и оправдывая.