Черное перо серой вороны

— Да-да! — встрепенулся Филипп Афанасьевич, и глаза его радостно заблестели. — Ваш Игорь — очень цельная натура. Когда он приезжает в Угорск, мы с ним подолгу разговариваем и даже спорим… Да-да! Спорим! — воскликнул он с неподдельным восторгом. — И каждый раз я испытываю ни с чем не сравнимое удовлетворение оттого, что это мой бывший ученик. Но, увы, таких, как ваш Игорь, не так уж много. И самое печальное, что они не пользуются у нынешних властей ни авторитетом, ни, тем более, поддержкой. Нынешние власти, похоже, настроены на продолжение линии дикого капитализма, и такие, как Игорь, да и мы с вами, грешные, им кость в горле. Одна надежда, что время все расставит по своим местам и призовет к служению родине здоровые силы. Но пока это еще не случилось… — И Филипп Афанасьевич, надвинувшись на стол грудью, уставился своими сильно увеличенными глазами на Улыбышева и спросил: — Вы знаете, что меня беспокоит? Меня беспокоит, что русский народ дошел до предела, за которым начинается нечто ужасное. Когда-то Достоевский изумлялся, что наш народ, переживший столько потрясений в своей истории, не потерял оптимизма, веры в счастье, и только поэтому не уменьшается численно, а, наоборот, возрастает. Но то было до века двадцатого. Достоевскому не довелось узнать более страшной исторической действительности, а именно: Первой мировой войны, революции, гражданской войны, голода, коллективизации, Великой отечественной, которые буквально выкашивали русский народ неисчислимыми миллионами. И даже после всего этого он продолжал верить в лучшую жизнь. События девяностых, похоже, явились той каплей, которая переполнила чашу народного оптимизма. Он надорвался. Он начал вымирать. Вот в чем ужас нашей действительности, милые мои! И никакие жалкие подачки в виде материнского капитала, по сравнению с фараоновскими стройками, в которые вбухиваются миллиарды, ничего изменить не смогут. Император Веспасиан построил Колизей и тем подорвал экономику Римской империи, ускорив ее падение. Даже Сталин отказался строить Дворец Советов высотой более четырехсот метров, когда вокруг нищета и всяческие нехватки. И Дом искусств с Мейерхольдом на вершине в виде Христа зарубил тоже. Боюсь, что никакие указы, издаваемые нынешними властями, которые никто не собирается исполнять, не способны решительно повлиять на самочувствие русского народа. Нужно нечто радикальное. Нужно вселить в русский народ уверенность в завтрашнем дне. Именно в русский народ, потому что на нем все держится. А игры в так называемую толерантность только усугубляют эту проблему, лишний раз доказывая слабость государства перед лицом некоторых народов, живущих по законам средневековья и не желающих от них отказываться. Толерантность хороша между народами близкими по духу, в противном случае она идет в ущерб народу государствообразующему… Кстати… Или, наоборот, не к стати: я заметил одну особенность в мышлении нынешних ученых. В том числе и вашего сына… Хотя, надеюсь, у него это со временем пройдет, — поспешно поправился Филипп Афанасьевич. — А суть в том, что они причины развала Союза ищут в неспособности руководящих кругов партии отвечать запросам времени. Это, кстати, характерно не только для КПСС, но и для нынешних партий. А причина лежит значительно глубже. Она заложена еще в первые годы после революций семнадцатого года. Резкий переворот в структуре общественных отношений приводит к сумбуру общественного сознания, и, как следствие, плодит лицемерие, приспособленчество, ханжество. Это явление захватывает не только низы, но и верхи. И последние во сто крат больше. Потому что усугубляется борьбой за власть, за повышенное относительно остальной массы населения материальное благополучие. Оно не проявляется внешне в периоды жесткой власти и относительного благополучия. Но рано или поздно власть начинает ослабевать, метаться, и происходит взрыв накопленных годами нравственных противоречий… Впрочем, простите, я, похоже, увлекся.

И Филипп Афанасьевич замолчал, опустив голову.

В открытое окно врывались крики детей, играющих в футбол, шумел ветер листвой берез, на крыше бывшей казармы ссорились вороны, ярко светило солнце, — все противоречило только что произнесенным словам, но трое взрослых людей, ни раз битых и тертых жизнью, в молчаливой задумчивости не слышали ни этих азартных криков, ни шелеста листвы, ни птичьих голосов.

Филипп Афанасьевич поднял голову, виновато улыбнулся.