Черное перо серой вороны

Однако пассажирам катера, который, взревев мощным двигателем, врезался в эту тишину и неподвижность, было не до красот природы. Осевкин и Нескин проигрывали в уме одни и те же варианты выхода из создавшегося кризиса, но каждый с позиций своих интересов. Жена Осевкина Наталья, забитая мужем (хотя он ни разу не тронул ее даже пальцем), с самого начала их супружества исполнявшая роль прислуги при его особе, обязанной являться перед ним по первому же зову, а все остальное время как можно реже показываться на глаза, трепетала от одного его взгляда, двигалась по дому бесшумно, бочком, и хотя муж был на двадцать два года старше ее, считала, что он ее осчастливил, взяв себе в жены, никогда не лезла в его дела и ничего не знала о его прошлом. Ее неразвитый ум, замерзший на подростковом возрасте, даже сегодня, когда она узнала о своем муже такие ужасные вещи, не мог охватить их во всем объеме и соединить с сегодняшним днем. И от этого она коченела, материнским инстинктом осознавая опасность этих неожиданно свалившихся на нее знаний для своих детей, вместе с тем не понимая, как защитить их от этого знания и как защититься самой.

Едва они вошли в дом, Осевкин велел:

— Пришли Ленку, а сама иди спать.

— Хорошо, — прошептала Наталья и бесшумно растворилась в глубине дома.

Ленка появилась не сразу.

Нескин ожидал увидеть какую-нибудь девчонку на побегушках, а ею оказалась девица лет двадцати пяти, стройная, с круглыми голубыми глазами, густой гривой льняных волос, раскинутых по плечам. Она вошла, одетая в длинный халат, туго охватывающий ее фигуру, подчеркивающий рельефность ее груди и бедер, остановилась в дверях, спросила, поведя плечом:

— Звал?

— Сообрази нам что-нибудь, — велел Осевкин. — Потом можешь быть свободной.

Снова в ответ нетерпеливое движение плечом, и девица исчезла.

— Кто это? — спросил Нескин, уловив во взгляде девицы что-то осевкинское.

— Гувернантка, — коротко бросил Осевкин. Помолчал немного, затем добавил не без гордости: — Педагогический институт, два иностранных языка, музыка и прочее. Любит повыпендриваться.

— По-моему, в обязанности гувернантки не входит устраивать нам фуршет, — качнул круглой головой Нескин. — У тебя, что, других для этого нет?

— Есть, но на ночь я их здесь не оставляю. Ничего с ней не случится, — заключил он уверенно. — Проглотит.

— Тяжелый ты человек, Сеня. С людьми, которые работают на тебя, надо быть поласковее. Иначе кто-нибудь из них всыплет тебе в кофе чего-нибудь — и никакие врачи не спасут.

— Не всыплет. Она моя двоюродная сестра. Из милости взял. Из дерьма вытащил.

— А-а, ну-у… разве что так, — пожал Нескин жирными плечами.

— Именно так и никак иначе, — обрубил Осевкин.

— Два языка, пединститут и прочее — могла бы устроиться и где-нибудь получше, — решил не сдаваться Нескин, на что Осевкин ответил лишь кривой усмешкой.

Минут через пятнадцать гувернантка прикатила никелированный столик, накрытый скатертью.

— Сами расставите, или и на это не способны? — спросила она, устремив свой неподвижный взгляд куда-то за пределы видимого.

— Большое спасибо. Расставим, идите отдыхайте, — поспешил разрядить обстановку Нескин, отметив про себя, что женщине с таким змеиным взглядом устроиться где бы то ни было не так-то просто.

Они молча выпили по рюмке французского коньяку, лениво зажевали его лимоном.

Осевкин вынул из кармана мобильник, набрал номер, спросил, услыхав хриплый со сна голос начальника охраны комбината Щуплякова:

— Ну как там дела? Нашли писателей?

— Ищем. Я провел предварительный опрос среди рабочих и служащих. Пока никаких данных. С утра начнем детальную разработку.

— Чтобы завтра к вечеру всех выявили! — рявкнул Осевкин и принялся набирать другой номер.

Он выяснил, как отработала вторая смена, не было ли каких чепэ, сколько фур прибыло за товаром, пришли ли цистерны из Германии, и много чего еще, отрывая людей от сна, нисколько не заботясь их состоянием.

Нескин терпеливо ждал, с любопытством поглядывая на Осевкина. Сперва ему показалось, что тот своей активностью хочет показать гостю, какой он деловой человек и как вникает во все сферы деятельности комбината. Но затем Нескин понял, что это такой стиль работы, оставшийся, скорее всего, от прошлых времен, когда все двадцать четыре часа в сутки необходимо было контролировать ситуацию как вокруг себя самого, так и вокруг заинтересованных в тебе людей, потому что на карте стоит твоя жизнь, а не только благополучие. Но те времена прошли, а привычка осталась, и вряд ли она идет на пользу делу. Однако комбинат работает, и работает в общем и целом неплохо, а стиль — это дело самого Осевкина и окружающих его людей. Если они терпят такое над собой издевательство, значит они вполне достойны своей доли, потому что совковость из них не выветрилась и долго еще не выветрится. И не только в них самих, но и в их детях и внуках. Россия, одним словом, что с нее возьмешь?

И Нескин потянулся, показывая, что неплохо бы и отдохнуть, а на самом деле подталкивая Осевкина к серьезному разговору. А чтобы Осевкин не колебался, произнес лениво: