Черное перо серой вороны

А Костя, дико закричав от страха и обиды, схватил что-то, попавшееся под руку, и швырнул это что-то в голову лезущего на крышу дядьки. И попал. Тот, вскрикнув, то ли упал, то ли соскочил. А Костя в два прыжка преодолев расстояние до противоположного края крыши, спрыгнул на землю и кинулся по скату оврага в густой, как парное молоко, туман, до которого еще не добрались солнечные лучи. Он бежал по знакомой до каждой былинки тропе; камыши и осока, крапива и душица, низко свисающие ветки ив и кустарника щедро обдавали его росой. На кладке из хвороста и толстых сучьев он поскользнулся и упал, но тотчас же вскочил, и ему показалось, что где-то близко, за самой его спиной, кто-то шумно дышит и вот-вот вцепится в его, Костину, рубаху мертвой хваткой, из которой не вырваться. Подгоняемый страхом, он взлетел по тропе вверх, к самым дубам, а потом дальше, дальше от оврага, не разбирая дороги, всхлипывая и растирая по лицу слезы грязным кулаком.

Мокрый и грязный, в растерзанной рубахе, пробираясь задворками и скверами, он добрался до улицы Весенней и, остановившись у калитки, трижды свистнул, вызывая Серого. Но на крыльцо вышел не Серый, а его отец, дядя Артем, что-то дожевывая на ходу.

— Ты чего такую рань? — спросил он. Но, заметив, в каком состоянии мальчишка, спустился вниз, отпер калитку, велел: — Заходи! Говори, что случилось?

— Мне бы, дядя Артем, это… Серого… Серегу то есть, — не отвечая на вопрос и глядя куда-то в сторону, произнес Костя.

— Ты мне голову не морочь, парень, — добивался своего Артем Александрович. — Я же вижу, что-то случилось. — И, потрогав мокрую и грязную рубаху мальчишки, догадываясь уже, что случилось что-то весьма неприятное, спросил: — У гаражей был?

Костя кивнул головой.

— Один?

— С Пашкой Лукашиным.

— И что?

— Там какие-то дядька и тетка…

— Схватили Пашку?

Новый кивок головой, за которым последовали жалобные всхлипы.

— Заходи в дом, — велел Сорокин. — И не скули. Еще ничего страшного не произошло. Ну, дядька и дядька, тетка и тетка. Может, пошутили. Мало ли что, — пытался он успокоить мальчишку. — Давай раздевайся. — И к сыну: — Сережа, помой его, переодень и покорми. А то, сам видишь, грязнее грязи. — И, глянув на дверь, ведущую в дом, добавил, понизив голос: — Только потише: мать не разбудите. А я пошел.

В дверях стоял Серега и с удивлением смотрел на Костю. Когда же он до него дотронулся, чтобы помочь раздеться, тот вдруг разрыдался, да так, что и не остановишь. Пришлось увести его в сарай, чтобы не было слышно, а то потом оправдывайся перед матерью, которая ничего не знает о проделках своего мужа и сына.

Артем Александрович Сорокин почти бежал. И чем ближе он подходил к дому бывшего подполковника Улыбышева, тем большая тревога его охватывала: если Пашку схватили люди Осевкина, то это может плохо кончиться и для Пашки, и для всех остальных. А что делать, чтобы этого не случилось, Сорокин не знал. И вообще он привык выполнять то, что ему приказывали другие. Приказы могли ему нравиться или нет, но если приказали, надо разбиться в лепешку, а приказ выполнить. Так было, когда он служил в армии, и не где-нибудь, а в Чечне, и подполковник Улыбышев был его командиром. Вот и на этот раз — почти то же самое. Правда, ему ни то чтобы приказали написать призыв-угрозу в адрес Осевкина, а только одобрили и посоветовали, как лучше осуществить задуманное, однако это почти одно и то же. Сам бы он не решился на подобный поступок даже при очень сильном давлении сына, потому что, когда начинаешь рассуждать, что из этого может получиться, в голову приходят такие мысли, что с ними лучше не браться за столь опасное дело. И вот получается, что не зря он опасался, не зря сомневался в успехе. Если Пашку придавят, он, конечно, расколется, а дальше… дальше не трудно представить, чем это может закончиться.

Алексея Дмитриевича Улыбышева Сорокин застал на веранде за ранним чаепитием и уже по одному по этому почувствовал некоторое облегчение: не надо будить, тревожить пожилого человека, тем более бывшего командира.

Улыбышев сразу же, по одному только растерянному виду Сорокина, понял, что случилось что-то неладное.

— Когда это случилось? — спросил он, выслушав запинающиеся объяснения Сорокина.

— Думаю, час назад, не более, — ответил тот.

— Вот что, Артем, ты иди на работу, а я постараюсь что-нибудь сделать. Кстати, сын твой дома?

— Дома. С Коськой Аксютиным занимается. Потом пойдет на огород картошку окучивать. Сами знаете…

— Знаю, знаю. Ну, ты иди, иди. И пока об этом никому ни слова. И успокойся, а то на тебе лица нет. — С этими словами Улыбышев выпроводил за калитку бывшего своего подчиненного, отметив про себя, что в Чечне он не видел старшего сержанта Сорокина таким растерянным даже в самых трудных ситуациях. Впрочем, Сорокин был один из многих, и не им командовал подполковник Улыбышев, а командирами рот. Но он еще в Афганистане старался доходить до каждого рядового, чтобы знать, кто и что из себя представляет. Сорокин среди прочих ничем не отличался. Разве что своей исполнительностью.