Черное перо серой вороны

В доме густо пахло грибами и лекарственными травами, которые отец собирал в лесу и на полянах, связывал в пучки и сушил, развешивая по стенам. Пашке очень нравился этот запах: им так легко дышится, и даже боль не то чтобы прошла совсем, но поутихла, растворившись в этих запахах. Он достал из буфета хлеб, из русской печи выволок ухватом чугунок с еще теплыми щами из свежей капусты с кабанятиной, налил в глиняную миску и принялся есть, стараясь жевать лишь правой стороной, не тронутой бандитской теткой. Наевшись, он некоторое время сидел за столом без мыслей и без желаний. Затем увидел белую четвертушку бумаги, стал читать записку, оставленную ему отцом: «Паша, я поехал на двенадцатый кордон. Буду вечером. Щи в печке, каша там же. Если придешь, покорми скотину, а уйдешь, оставь записку, когда и куда пошел. Отец». Скотиной были Ратмир, куры, гуси, утки.

Прочитав записку, Пашка горько расплакался: все пережитое им за минувшие часы вдруг навалилось на него, прижало к столу, лишив всяких сил и желаний. Продолжая всхлипывать, он, между тем, встал и принялся мыть за собой миску и ложку, затем вытер стол и убрал все на место. На кашу его не хватило, да и живот был настолько полон, что туда вряд ли что-нибудь могло поместиться еще, хотя чувства насыщения так и не появилось. Пашка перешел из избы черным ходом на скотный двор, примыкающий к избе, где когда-то держали коров и лошадей, а теперь отец держит всего одну лошадь, с десяток кур и по нескольку штук уток и гусей, которые ходят внутри загородки и пасутся, где им вздумается, а утки-гуси чаще всего плавают в пруду, то увеличиваясь в числе, то уменьшаясь от нападения хорьков и ястребов. Пашка прошел в отдельный закуток, куда к ночи вернется живность, насыпал в корыто зерна, в другое налил воды, затем дал Ратмиру гречневой каши вперемешку с овсянкой, мясом и костями, и только после этого забрался на сеновал, расположенный на скотном же дворе, где одуряюще пахло свежим сеном, упал на расстеленный там овчинный тулуп и тут же уснул, точно провалился в бездну. Во сне он убегал от кого-то на непослушных ногах, с ужасом понимая, что не убежит, прятался среди каких-то развалин, а Светка его искала, и он слышал ее голос и плакал, потому что не мог показаться ей в таком ужасном виде.

Пашку разбудили голоса и злобный лай Ратмира.

— А может, он еще не пришел, — произнес за частоколом чей-то знакомый мальчишеский голос. — Может, он пошел в отряд.

Ему ответил уверенный голос Светки:

— Не мог он туда пойти! Не мог — и все!

— А если с отцом? Может, они вдвоем ушли куда-нибудь, — настаивал мальчишка. Затем нерешительно предложил: — А ты напиши ему записку.

И долгое-долгое молчание.

Пашка забеспокоился: он забыл закрыть калитку на замок, следовательно, они решат, что Пашка дома… Правда, Ратмир не пустит, а на столе отцова записка, а к ней Пашка приписал, что все сделал и спит на сеновале. Но как бы там ни было, а нужно что-то делать. Однако он не успел ничего придумать, как раздался громкий Светкин голос:

— Паша! Паш! Где ты? Ну отзовись! Я знаю, что ты здесь! Мне надо тебе что-то сказать. Очень важное! Ну Па-аша-а! — И Пашка различил в ее голосе слезы.

Радостно завизжал Ратмир. Ему приветливо ответила сибирская лайка по кличке Найда.

Вслед за этим послышался голос отца:

— Это кто же к нам пожаловал? Никак Света Чебакова?

— Да, дядя Коля. Мы к Паше, а он не откликается.

Голоса приблизились, затопало по ступенькам крыльца, скрипнула дверь — и все стихло. И долго держалась эта тишина. Потом послышались тяжелые шаги отца. Распахнулась дверь сеновала. Солнечный свет ворвался в него, разогнав по углам серый сумрак. Внизу заскулила Найда, заскребли ее когти, перебирая перекладины лестницы, ведущей на сеновал. А вот и она сама, радостно взвизгнув, кинулась к Пашке и принялась тыкаться мордой в его лицо, облизывая его своим горячим языком.

— Павел, слезай! — скомандовал снизу отец. — Нечего прятаться.

— А они ушли? — спросил Пашка. — Пусть уйдут, тогда слезу.

— Мог бы и встретить: к тебе гости приехали, а ты фордыбачишься.

Пашка хотел сказать, что не слезет, но понял, что говорить уже некому: возникшее было невнятное бормотание стало удаляться и тут же стихло, а Найда сорвалась с места и кинулась вниз, почувствовав, что хозяин уходит куда-то без нее.

Можно было бы воспользоваться предоставившейся ему возможностью и, незаметно покинув сеновал, сбежать в лес, переждать там какое-то время, пока Светка не уйдет, а потом вернуться, но Пашка знал, что Найда найдет его где угодно и, если отец ей прикажет, будет тащить его за штаны, но не отпустит, пока не приведет в дом, и он уткнулся в колени, обхватив их руками, замер, решив, что будет сидеть здесь до последнего, даже если отец сам залезет на сеновал.