Черное пламя Раграна 2

Я не думала, что будет так сложно. Соблюдать вот эту дистанцию: мы вне работы, и мы в Ровермарк. Это совершенно разные отношения, разный стиль общения, но, как бы я ни старалась себя в этом убедить — что говорить нужно не с Вайдхэном-боссом, а с Вайдхэном-мужчиной, проще мне от этого не становится.

Ближе к концу рабочего дня мне сообщают (начальник службы его личной безопасности), что Вайдхэн уже не вернется в Ровермарк, и что я свободна на все выходные. Вот так: не вернется, свободна — даже через другого мужчину. Вне всяких сомнений, это рабочий момент, но во мне он сейчас вызывает вполне определенные чувства.

Да не пошел бы ты, Черное пламя Раграна!

Тут уже впору радоваться, что мое пламя не может вырваться наружу, потому что узор разогревается и разогревает мою руку. Не обжигает, но я чувствую исходящий от него жар, поэтому во флайсе подтягиваю рукав пальто и заворачиваю рукав блузки. Это не укрывается от Лоргайна:

— Все в порядке, риам Этроу? — Он смотрит на красные искорки на черном. Красиво.

— Вы даже не представляете, насколько. Изумительно! — отвечаю не без сарказма.

— Как вы себя чувствуете? — Тон вальцгарда мигом становится резким, и я понимаю, что вместо вечера с сыном мне светит веселое времяпровождение в компании медиков, поэтому отвечаю уже гораздо суше. Спокойнее:

— Все хорошо.

Отворачиваюсь, смотрю в окно, и узор перестает пламенеть. К тому моменту, как мы подлетаем к дому, я окончательно успокаиваюсь и говорю себе, что решу все за выходные. Абсолютно все — и как быть с Вайдхэном, и как быть с моими секретарскими обязанностями, то есть должностью, которой я, по его мнению, злоупотребляю, да еще и в личных целях.

Странно, но сегодня меня никто не спешит встречать, кроме Дрим: виари всегда вылетает проверить, кто пришел, причем иногда буквально. Сейчас она бежит, скрежеща когтями по плитке, и я понимаю, что в следующий визит зоопсихолога надо пригласить еще и ассистента ветеринара, чтобы ей слегка подпилили когти. Это делается специальной машинкой, потому что когти виаров, как и драконов — почти как алмазы, их попробуй еще укоротить.

— Так. А где все? — запустив в густую, тугими колечками скрученную черную шерсть, поинтересовалась я.

— Мама! Мы здесь! Здесь!

Сын бегом вылетел ко мне из кухни или, точнее будет сказать, с кухонного пространства, потому что комнаты в этой квартире как таковые были только на втором этаже. Лар подбежал ко мне с такой скоростью, что я подавила желание высказать Ние все, что думаю по этому поводу — просила же ее говорить, что так быстро бегать нельзя! А тем более вот так не отпускать одного, здесь полы скользкие.

— Мама! Мама! А у нас в гостях бабушка!

Прежде чем я пришла в себя от мысли, что мать Карида не просто каким-то образом освободилась из тюрьмы, но еще и преодолела кордон вальцгардов и ворвалась ко мне в квартиру, меня уже накрыло другим, не менее сильным осознанием. Потому что к нам приближалась совсем не та бабушка.

Моя мама.

Последний раз мы с ней виделись, когда я была на седьмом месяце беременности, она приходила просить у меня денег. Чтобы купить спиртное, чтобы напиться, а не чтобы узнать, как идут дела у моего малыша, который вот-вот родится, не чтобы посмотреть снимки УЗИ и не чтобы поинтересоваться, как себя чувствует ее дочь, которая вот-вот тоже станет матерью.

Все это поднимается во мне такой удушливой волной, что впору бежать к Лоргайну и сдаваться медикам добровольно, а лучше — сразу обратно в Ровермарк, в ту самую волшебную комнату, которая не пропустит ни единицы пламени, внутри превратившегося в цунами. Почему-то именно сейчас мне кажется, что оно готово обрушиться вовне, и я настолько этого пугаюсь, что даже отступаю на пару шагов от Лара.

Эти два шага выигрывают для меня время, а еще дают возможность справиться с первыми чувствами. Определенно, у этой жизни занимательное чувство юмора, если она решила, что Вайдхэна с его бешеными кусачими драконами для меня мало, теперь еще и это.

Как она вообще сюда попала?! Кто ее пустил?

Перед глазами проносятся события, одно за другим: мама и папа ссорятся, представители службы соцопеки говорят со мной. Не родители, а именно соцработники сообщают мне, что мама и папа больше не будут жить вместе, и что я остаюсь с отцом. Потом отец женится, а я все время сбегаю к маме, мама одинокая и постоянно плачет. А еще в ее маленькой квартире постоянно тяжелый густой и резкий запах, тогда я еще не понимаю, почему.

Отец ругается, наказывает меня за то, что я с ней общаюсь, потом добивается судебного запрета, а спустя месяц мама попадает в тюрьму за воровство. Когда она выходит, я уже совершеннолетняя, мне шестнадцать. В эти шестнадцать я делаю все, чтобы она перестала пить, но тщетно. Деньги, которые я даю на лечение, она забирает из клиники со скандалом, о чем я узнаю позже. И так до бесконечности. До той поры, когда я не начинаю отчетливо понимать, что я не хочу так больше. Не хочу заставлять женщину, которая упорно ломает себе жизнь, ее склеивать. Это — не мое дело. Мое дело — малыш, который вот-вот появится.