Черное платье

Наташа повернулась к матери и взяла ее за руку. «Бедная мама, как она постарела… Постарела после нашего развода. Бросила работу, чтобы помочь мне. Сидела с Сережкой, пока он был маленький. Делала уроки, когда он подрос. Вся седая. Бедная, бедная мама… Твои морщинки, твои добрые глаза… Как я люблю тебя…» Глаза ее наполнились слезами.

— Наташа, что с тобой? Не мучай меня…

— Ничего, все в порядке… Просто я влюбилась и совершенно безнадежно.

— Господи Иисусе, в кого ты успела влюбиться за одну неделю?

— Мама, ради Бога! Можно подумать, что для этого нужна целая пятилетка!

— Но в кого? Кто он? Где ты его взяла?

— Он… француз. Филипп. Красивое имя, правда? Беда в том, что я ему совершенно не нужна…

— Не понимаю, зачем тебе француз? — Зинаида Федоровна попыталась улыбнуться. — Ты же знаешь из литературы, что бывает, когда русская барышня влюбляется во француза…

— Мама, я давно уже не барышня, я взрослая женщина и у меня двенадцать лет никого не было!

— Ты сама не хотела ни с кем знакомиться! Вспомни, тетя Нина предлагала тебе какого-то симпатичного господина…

Наташа перебила ее:

— Мама, подумай сама: откуда у тети Нины может взяться симпатичный господин? И Бог с ним, давай не будем говорить об этом.

— Может быть, как раз лучше поговорить? Ты мне совсем не нравишься. И твой сын мне тоже не нравится. Он плохо ест. Он бледный. У него круги под глазами. Может быть, у него глисты?

— Хорошо. Я прослежу, чтобы он ел получше. Пожалуйста, мама, дай мне поспать хотя бы немного. Все будет в порядке, не волнуйся.

Зинаида Федоровна вздохнула и вышла из комнаты.

* * *

Как только за матерью закрылась дверь, Наташа вскочила, как ошпаренная.

«Бледный. Круги под глазами. Нет. Нет. Вчера, когда он вернулся из школы, он так хорошо выглядел…»

Она вспомнила, что Сережа был весел и очень возбужден. Он с восторгом рассматривал подарки и все время что-то говорил, но очень скоро ушел к себе в комнату и закрыл дверь. И только сейчас она сообразила, что никогда раньше он бы не повел себя так странно: он бы до бесконечности сидел возле нее и просил рассказывать про Париж еще и еще. А она, занятая своими мыслями, не заметила его странного поведения или не придала ему значения, потому что хотела лишь одного: как можно скорее остаться одной. А утром… утром он был совершенно другим, и вдруг она с ужасом вспомнила, что накануне вечером у него были расширены зрачки. «Не может быть!..»

Она даже про себя боялась выговорить страшную мысль, которая родилась у нее в голове. «Не может быть, не может быть», — повторяла она как заклинание, бросаясь к телефону, чтобы позвонить в школу и узнать, был ли вчера какой-нибудь вечер. Телефон молчал.

«Странно… Ночью звонил Павловский, и телефон работал».

Она начала лихорадочно одеваться. «Схожу в школу и все узнаю. Если вечер был, значит, я просто сошла с ума. А если нет, найду Сережу и спрошу, где он вчера задержался и почему не приехал с бабушкой меня встречать. Мало ли что могло у него стрястись? Главное, убедиться, что мои подозрения беспочвенны. А если нет… Тогда мне останется только выяснить, причастен ли к этому его отец. Боже мой, я сошла с ума! Конечно, не причастен. Разве это может быть?»

Наташа сунула ноги в тапочки и вышла в коридор.

— Ты так и не заснула? — послышался из кухни голос Зинаиды Федоровны. — А знаешь, я подумала, что если ты правда влюбилась, то это очень хорошо.

— Почему хорошо? — подозрительно спросила Наташа, подходя к ней.

— Потому что если так, значит, ты больше не любишь своего бывшего мужа.

— Мама, я давно его не люблю.

— А мне казалось, что еще совсем недавно…

— Мама, ради Бога… Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что с того момента, как ты привела его в дом, мне ни одной минуты не было покоя.

— То есть? Мама, пожалуйста, объяснись.

— Он никогда мне не нравился. Мне не нравились его глаза: мне всегда виделось в них что-то страшное.

— Почему ты никогда мне этого не говорила?

— Когда ты сказала, что выходишь замуж, я видела, что ты влюблена и никакая сила не заставит тебя отказаться от него. Я права?

— Наверное…

— И потом, я боялась, что, может быть, в основе моей антипатии лежит ревность или старческая причуда… Так или иначе, я не чувствовала себя вправе вмешиваться в ваши отношения.

— А потом?

— Потом родился Сережа… Что я могла сказать?

— Ну хорошо. А после его ухода?

— После ухода… Вспомни, какая ты была. Я думала, ты не выживешь. И это продолжалось несколько лет.

Но даже когда ты пришла в себя, я все равно боялась, что ты по-прежнему испытываешь к нему какие-то чувства.

Наташа села на табуретку, безвольно свесив руки.

— Ты действительно думала, что я все еще его люблю?

— Во всяком случае, я этого боялась. Когда ты разрешила ему встречаться с Сережей, я решила, что ты просто сошла с ума.

— Почему ты мне ничего не сказала?

— Во-первых, я сказала. Вспомни, я тебе говорила, что не нужно этого делать. Но ведь ты была, как сумасшедшая. Ты с такой яростью сопротивлялась, убеждая меня, что Сереже нужен отец…

— Разве я была не права?

— Права. Вопрос в том, какой отец ему нужен.