Черное платье

Наташа шла по переулку со странным ощущением — дома, подворотни, старые деревья, которые она знала с детства, казались ей чужими, она не узнавала их. Ей казалось, что она выпала из обычной жизни и существует в каком-то другом измерении, в другом пространстве, где темно, холодно и пусто и где есть только она и ее враг, которого надо уничтожить. Если бы кто-нибудь подошел к ней в эту минуту и заговорил с ней, то есть вытащил бы ее из этого пространства и спросил, верит ли она, что сможет убить своего бывшего мужа, она бы совершенно искренне ответила, что нет. Но никто не мешал ей, никто не пытался вернуть ее к действительности, и она шла вперед, неуклонно приближаясь к цели.

План ее был прост: она позвонит ему и договорится о встрече у него дома. Скажет, что хочет показать ему письмо, которое написал его сын и которое касается его дел. Она попросит его сесть за стол, а сама, стоя чуть позади него, достанет из сумки пресс-папье и, когда он начнет разбирать листки, исписанные Сережиной рукой, ударит его по голове. Ее нисколько не смущало несовершенство этого плана: она знала, что та сила, которая толкала ее вперед, сделает за нее все. Это не была ярость оскорбленной женщины, это была ярость раненого животного, защищающего своего детеныша. И еще ей казалось, что то страшное, что она хочет совершить, не только будет искуплением ее ужасной вины, но и отвратит ее сына от губительного пристрастия.

Выйдя к бульварам, она позвонила из автомата, но телефон не отвечал: было слишком рано. Она купила газету на мелочь, которая оставалась у нее в кошельке, и села на скамейку. Напротив нее старуха в потертом бархатном берете, сюсюкая, кормила голубей. Голуби жадно клевали, а старуха время от времени посматривала на нее, будто приглашая разделить с ней любовь к пернатым, и Наташа думала: «Знала бы она, почему я здесь сижу и чего жду».

Наташа развернула газету. Она почти не понимала того, что читает, но ей нужно было убить несколько часов, остававшихся до появления Павловского, и заставить себя не думать о возможных препятствиях: он мог быть не один, мог по каким-нибудь причинам не прийти вовсе, мог не захотеть с ней встретиться. Надо было быть готовой ко всему, надо было проявить хитрость и, главное, набраться терпения: ждать ей, возможно, придется несколько часов. Но она впервые в жизни чувствовала, что сильнее его. Ей не было страшно.

Просидев на бульваре около часа, снова позвонив и снова безрезультатно, она направилась в сторону Пушкинской площади. Скоро Наташа почувствовала, что начинает уставать, и снова села на скамейку, потому что силы надо было сберечь во что бы то ни стало.

Так прошло несколько часов. Наконец, в очередной раз войдя в автомат и набрав номер, она услышала его голос.

— Могу я сейчас к тебе зайти? — спросила она, сдерживая дрожь.

— Зачем?

— Нам надо поговорить.

— О чем? — в его тоне, как всегда, послышалась насмешка, и Наташа отчетливо представила себе, как в этот момент у него слегка изогнулась правая бровь.

— О твоем сыне.

Он немного помолчал.

— Ну давай. Только не сейчас — минут через сорок. — И повесил трубку.

Она вздрогнула от обиды и тут же усмехнулась про себя: «Я собираюсь его убить и при этом обижаюсь на то, что он заставляет меня ждать и не воспринимает разговор о своем сыне как что-то важное».

Она села на скамейку и почувствовала, что у нее дрожат руки. «Проклятая слабость! Если я не возьму себя в руки, у меня не хватит сил. А если я не сделаю этого сегодня, то не сделаю никогда. А он не должен жить, не должен, не должен! Сейчас я встану и пойду. Сейчас. Сейчас».

Теперь, однако, время бежало быстрее. Час, который оставался до встречи, прошел почти незаметно. Когда Наташа вошла в подъезд, на часах было начало девятого: она хотела быть уверенной, что он один и ждет ее. Она поднялась на лифте и позвонила. Никто не открывал. Она позвонила еще раз, потом еще, но в квартире было по-прежнему тихо.

«Неужели он обманул меня?»

Оставаться здесь дольше было нельзя: ее могли заметить. В отчаянии она стукнула кулаком в дверь, и вдруг ей показалось, что дверь слегка подалась. Она снова надавила на нее: дверь приоткрылась. Наташа шагнула в квартиру и, едва переступив порог, увидела своего мужа, лежащего на полу полутемной прихожей в луже крови.

Она в ужасе смотрела на распростертое перед ней тело, тело человека, которого она так хорошо знала, и не могла отдать себе отчет в том, что происходит. Она даже поймала себя на том, что не совсем понимает, что это сделала не она, а кто-то другой. И только в тот момент, когда лифт, стоявший на ее этаже, лязгнув, покатил вниз, она вздрогнула и пришла в себя. И только сейчас почувствовала страх.