Черное Рождество

— Случилось. — Тоня проглотила ком обиды, образовавшийся от нелюбезного приема.

Он оглянулся на дом и махнул в сторону сарайчика:

— Там поговорим, без свидетелей.

Тоня согласна была разговаривать с ним наедине в любом месте. Он был такой домашний в этой своей расстегнутой рубашке, такой… родной. Она сама испугалась своих мыслей, поэтому отвела глаза и заговорила быстро:

— Сегодня ночью Мишка пришел.

— Какой Мишка?

— Мишка Полищук из Симферополя. У них весь подпольный комитет разгромили, всех взяли по квартирам, а также склад оружия и типографию. И еще две явочные квартиры. Его в последний момент соседка спрятала. Он у нее в подполе до ночи просидел, а потом решил к нам податься. Два дня добирался.

— Разгромили, говоришь? — медленно проговорил товарищ Макар. — А когда это было-то?

— Так четыре дня назад.

— А когда этот к нам прибыл, Борщевский?

— С неделю, наверное, будет, — задумалась Тоня.

Товарищ Макар что-то подсчитывал в уме. Антонина смотрела на него испуганно, прочитав в его глазах что-то сильно ее ужаснувшее.

— Вот что, Тоня, — мягко сказал он и взял ее за руку, — ты про это никому не говори. Мишку куда определила?

— У тетки моей. — В голосе девушки послышался всхлип.

— Вот пусть там и сидит пока, в город не высовывается. И ты молчи до поры до времени? Даешь слово?

Она молча кивнула.

— А сейчас иди домой, живи, как будто ничего не случилось. А с этим делом я разберусь, не беспокойся. Молодец, что пришла, умница…

Тоня летела домой как на крыльях. Он ей доверяет! Он похвалил, назвал умницей!

Глава седьмая

Олимпиада Самсоновна тяжело вздохнула и начала сначала:

— Племянник у меня по интендантской части. Когда он у Анфиски своей ночует, так пускай она об нем и беспокоится, но когда он дома сидит, так оченно привередлив, ежели что не так — гневается. А у меня через ихнюю стукотню бланманже ни в какую не поднимается. И вообще сна ни в одном глазу, а когда не спамши, так сами понимаете — в организме через то ослабление и болезни…

Пристав Семикуров застонал:

— Ох, Зюкина, у меня сейчас от твоей болтовни в организме не то что ослабление, а натуральная падучая случится! Что ты мне с утра про свое бланманже надоедаешь?

— Я не какая-нибудь там! — истерически взвизгнула Олимпиада Самсоновна. — Я вдова железнодорожного кондуктора! У меня племянник Василий по интендантской части! А через ихний грохот не только бланманже, а и булочки заварные опустились! А племяннику моему только свежее подавай! Он мне говорит: я, мол, по интен-дантской части служу и хочу, тетенька, чтобы дома все было по первому разряду, как в самых хороших домах, а у вас вместо бланманже какой-то кисель овсяный! Это он про мое бланманже! А чем же я-то виновата, когда у них цельными сутками стукотня и грохот!

Пристав ударил кулаком по столу:

— Госпожа Зюкина! Чего тебе от меня надо? У меня куча дел! У меня драка греков с татарами на рыбном рынке! У меня убийство коммерсанта Селиванова на шее висит нераскрытое! У меня печник Хряпин угрожает зарубить топором мещанина Тудысюдыева на почве ревности, а тут ты со своим бланманже! Ну чего, чего ты от меня хочешь?

— Так я же вам битый час повторяю: почитай каженный день у них беспрестанно грохочет и грохочет, так что ни сна, ни отдыха. Опять же булочки заварные, бланманже и воздушный пирог а-ля буше…

— Замолчи, Зюкина! Я тебя сейчас арестую за неуважение к властям!

— Это вы меня арестовать собираетесь? Когда у меня племянник Васенька очень важный начальник по интендантской части? Да он до самого главного генерала дойдет! За что вы, интересно знать, меня арестовывать собираетесь?

— За бланманже! Сил моих больше нет про твое бланманже слушать! Ну скажи на милость, Зюкина, — в голосе Семикурова уже зазвучали сдерживаемые рыдания, — чего ты от меня хочешь?

— Чтобы вы ихний грохот прекратили, — наконец сформулировала железнодорожная вдовица свои требования к власти.

— Да кто ж такие они-то? Можешь ты сказать?

— Соседи у меня, очень из себя подозрительные, в подвале и днем и ночью чем-то грохочут, а у меня от ихнего грохота полная бессонница и мысли начинаются. А главное дело, что бланманже…

— Только не начинай про бланманже! — заорал Семикуров. — Идем к твоим соседям!

Он встал, дрожа мелкой нервной дрожью, прицепил к поясу шашку и, оставив за себя унтер-офицера Михеева, отправился следом за железнодорожной вдовой.

Гриша Якобсон приподнял занавеску и выглянул на улицу. Через дорогу к их дому важно шествовал дородный пристав, придерживая болтающуюся на боку шашку. Сбоку за ним семенила какая-то невразумительная мелкобуржуазная тетка, пытавшаяся, по-видимому, объяснить что-то полицейскому, но тот только досадливо отмахивался от нее, как от назойливо жужжащей крупной осенней мухи.

— Яков Моисеевич, товарищ Гольдблат, — похолодев от нехорошего предчувствия, позвал Гриша своего старшего коллегу по подпольной типографии, — Яков Моисеевич, погляди, никак до нас полиция.

Гольдблат подошел к окну, поправил круглые очки в железной оправе, неоднократно чиненные при помощи обыкновенной проволоки, откашлялся и сказал: